Без права быть собой

Почему-то я представлял немок тысячелетнего Рейха бабищами с широкими бёдрами, мясистой задницей и здоровенными сиськами. Их предназначение — рожать и рожать без остановки новое «пушечное мясо». Но эта женщина скорее напоминала изящную фарфоровую статуэтку. Она очаровывала не идеальными чертами лица или аппетитными формами, а трогательной естественностью. Мягкие волосы с оттенком летнего мёда, забранные в высокую причёску, оставляли беззащитной нежную шею. Сквозь тонкую ткань блузки прорисовывались соблазнительные линии небольшой, но по-девичьи упругой груди, коричневая юбка открывала прелестные стройные ножки. На округлом личике приковывали взгляд большие «оленьи» глаза, чувственный рот с крошечной родинкой под нижней губой. Я оценил вкус Генриха. Она стояла, замерев, прижав к губам длинные пальцы, и смотрела с испуганной напряжённостью.

— Господи, Генрих, ты вернулся, — наконец выдохнула она со всхлипом, бросилась ко мне. Обхватив за шею, начала горячо целовать.

Представить не мог, что немецкие аристократки могут быть такими страстными. Но мысль, что вся эта лавина чувств предназначалась вовсе не мне, а Генриху Гроссеру, быстро остудила мой пыл.

— Эльза, думаю, что Генрих устал с дороги, — рядом раздалось деликатное покашливанье барона.

Девушка оторвалась от меня, и, взяв за руку, провела по коридору. Распахнула дверь и в глаза сразу бросилась залитая мягким золотистым светом кровать, укрытая мохнатым пледом, но вместо эротических фантазий я ощутил только ужасающую усталость.

Эльза застенчиво улыбнулась, взяла с подушки свёрток и робко подала мне:

— Дорогой, я связала тебе свитер. Померяй. В России — суровые зимы, — мягко объяснила она. — Когда свяжу второй, пришлю тебе. Хорошо?

Какие ещё зимы в России?! Что они заладили одно и то же! Я совершенно не собираюсь туда ехать! Ни зимой, ни летом!

Я снял пиджак, натянул свитер на рубашку. Подошёл к большому зеркалу в изящной металлической оправе. И не ощутил досады, что выгляжу как настоящий фриц. Чёрт возьми, а Генрих-то, то есть я, совсем неплох — рельефные мускулы, развёрнутые плечи, крепкие сильные ноги. Волосы густые, нет даже намёка на лысину, как было у меня раньше. Глаза яркие, как небо, залитое жарким июньским солнцем. Только слишком тонкий нос и слабый подбородок портили картину. Бело-голубой свитер грубой вязки мне очень шёл, и я представил, как юная аристократка, прикусив губу от напряжения, вязала его.

Обвив меня за талию, Эльза тесно прижалась ко мне сзади. Положив голову мне на плечо, с нежностью вгляделась в наше отражение.

— Мы с тобой выглядим, как образцовая немецкая семья, — я взял её руку и поцеловал огрубевшие от работы подушечки пальцев. — Прямо хоть сейчас помещай фото на пропагандистский плакат.

Нахмурилась, между бровей собралась нежная складка.

— Только чего-то не хватает, — сказала она с горьким сожалением. — Самого важного.

Я развернул её к себе, всмотрелся в лицо. Если Гроссер не мог подарить своей жене ребёнка, значит, был полным болваном.

— Я приготовлю тебе ванну, — Эльза, к сожалению, отпустила меня и убежала.

Может быть, это к лучшему. Я чувствовал себя зверски уставшим, будто перетаскал кучу мешков с углем. А чтобы заняться сексом с женщиной, даже вызывающей бурные чувства, надо иметь хоть какие-то силы.

После того, как я с большим трудом смог справиться со старинной газовой колонкой и раздельными кранами, меня оставили последние силы. Я выполз из ванной, упал ничком на кровать и заснул сном младенца. Открыл глаза только, когда солнце оставило на паркете прощальный розоватый отблеск.

Довольно скромный ужин, то ли из-за скупости баварцев, то ли из-за военных ограничений, всё же позволил насладиться кровяными колбасками и отличным светлым пивом из погребов барона.

А потом мы сидели у самой воды на веранде и любовались алмазной россыпью звёзд. Барон оказался интересным собеседником. Хорошо разбирался в европейском искусстве: фламандской живописи и музыке, не только немецкой. С восторгом рассказывал о симфониях Берлиоза. Но почему-то терпеть не мог Вагнера, творчество которого, как музыкальное, так и литературное, стало для нацистов олицетворением великодержавного духа германского народа. Я тоже не очень любил эту пафосную музыку, но высказывался осторожно. Барон мог ощутить резкие изменения, которые произошли в Генрихе.

Когда Эльза ушла, барон стал грустен, достал из кармана сигару, закурил и, выпустив ароматный дым, повисший над водой призрачной фигурой, похожей на парящего дракона.

— Тяжело осознавать, что вскоре вся эта красота, — он сделал многозначительную паузу. — Падёт под сапогом русской армии. Если только нам не поможет чудо-оружие Геринга.

— Какое оружие? — осторожно спросил я так, между делом.

— Не могу сказать точно, Генрих. Только слышал, как Геринг хвастался: если мы найдём возможность эффективно управлять этим так называемым «окном», русские ничего уже не смогут сделать. Ничего!