Без нее. Путевые заметки

В доме было тепло. Пахло болезнью. Дезинфекцией и мочой. Резко. И сладко. Манон провела ее по комнатам. Говорила: здесь вот была гостиная. А там, дальше, там была мастерская Анны. Они дошли до спальни. На широкой кровати лежал старик. В светлой пижаме, ноги прикрыты тонким бежевым одеялом. Он лежал на спине, без подушки. На груди — плюшевый зверек. Лежащая львица. Он обнимал ее. Гладил. Манон подошла. Вытащила у него из уха наушник. Старик улыбнулся ей снизу вверх. Манон уселась рядом. Перевела дух. Это вот «young lady from Vienna».[1] Которая собирается писать биографию Анны. Ее зовут Марго. Вообще-то — Маргарита. Но нравится ли ему имя Маргарита? «I don't know. I don't think so»,[2] — сказал он. И снова улыбнулся Манон. Она отдала ему наушник. Ей надо на кухню. Готовить. Приготовить Альбрехту поесть. Парень, что за ним ухаживает, готовит плохо. Не так, как Альбрехт любит. А Марго пусть присаживается. Да. Там вот. Альбрехт с ней побеседует. Хотя… Когда он слушает музыку, нужно набраться терпения. Манон ушла. Похлопывая левой рукой по груди. Не сильно. Чтобы выровнять дыхание. Другой рукой она придерживалась за стену и за мебель. Маргарита хотела встать и помочь. Поддержать. Манон отрицательно покачала головой. Задыхаясь, она вышла и прикрыла за собой дверь. Маргарита сидела, смотрела на лежащего старика. Лица ей было не видно. Мешала львица на его груди. Он обнимал игрушку. Гладил ее. Большими руками. Белыми. Пальцы у него — длинные и плоские. Пальцы одной руки скользили по спине львицы. На секунду задержались на хвосте. Потом снова заскользили по спине. Другой рукой он придерживал голову львицы. Иногда отбивал на голове ритм. Той музыки, что слушал. Наверное. Маргарита сидела в деревянном кресле с высокой спинкой. Положив руки на подлокотники. В комнате сумрачно. Небо затянуто, а за окном — кусты. Тепло. Отопление включено. От латунной решетки в полу поднимается горячий воздух. Что тут поделаешь? Что вообще делают? В такой ситуации? Шумы за дверью. Приглушенные. Далекие. Время от времени на улице слышен шум автомобилей. Едут в гору. Скорее даже не шум, а дрожь дерева, из которого построен дом. Она сидела. Усталая. Не выспавшаяся. В Вене сейчас два часа ночи. Сладкий запах. Он то накатывал волнами, то почти пропадал. Ей станет дурно. Очень. От таких запахов ее тошнит. Начнется мигрень. Придется выходить на воздух. Но как выйти из этой комнаты? Снаружи дом казался маленьким. Но они прошли потом так много комнат. Холл. Гостиную. Библиотеку. Мастерскую. Узкими коридорами. Где кухня? Она неподвижно сидела. Слушала собственное дыхание. Старик наверняка забыл о ней. Вообще не обратил внимания. И этот дом. Его купила Альма Малер. Для Анны. До того Анна жила в Лос-Анджелесе у матери. В 1954-м. Тогда Анне было 48. Жила с Альбрехтом Йозефом. Уже тогда. Они были вместе 37 лет. А потом… В биографии Анны Малер из каталога, опубликованного к зальцбургской выставке ее произведений в 1988 году, Альбрехт Йозеф даже не упомянут. Они забыли о нем, сказала в Лондоне дочь Анны Марина. Потому что он всегда был рядом. Альбрехт Йозеф гладил маленькую львицу. Маргарита глядела на него. Как его пальцы шевелятся на темной гривке в такт музыке. За дверью — шаги. Удаляются. Старик подтянул игрушку к губам. Поцеловал голову зверька. Отодвинул его обратно. Погладил. Спросил, знает ли она, как делают такие игрушки. Он говорил по-английски. Выговаривал «th» как «s». Он полагает, что их шьют на болванке. На глиняной. А потом выворачивают. Как перчатки. Эта львица у него с тех пор, как ему исполнилось пять лет. И ее всегда звали «львица». «Little lioness».[3] «Маленькая львица», так он сказал. По-немецки. С американским акцентом. В доме его родителей на озере Штарнбергзее была библиотека на чердаке. И там у него была собственная полка для плюшевых зверей. У него были все плюшевые звери, какие только возможно. Больше всего он любил кошку. Эта кошка играла с красным клубком. Он так любил эту кошку, что и клубок, и кошачья шерсть под конец стерлись. И кошка стала похожа на мышь. Он говорил громко.