Без названия

— Годов пятьдесят пять.

— Когда вы пришли, все ключи были на месте?

— Все. Кроме того, — охранник высоко поднял голову, указав глазами куда-то на самый верх. — Он ведь обычно поздно засиживается.

— Кто-нибудь входил в музей при вас или уходил?

— Нет, все уже разошлись. А входить — никто не входил.

— Каких-нибудь посторонних звуков, шумов, голосов оттуда, сверху, не слышали?

— Никаких. Все было тихо.

— А почему Гилевский, как вы заметили, обычно засиживается?

— Профессор он, что ли, одинокий. Одинокому домой неохота идти, стены целовать.

— Откуда вы знаете, что он одинокий?

— Фоминична говорила. Она-то тут про всех знает, почитай, четверть века отсидела в этом закутке.

— При каких обстоятельствах вы обнаружили, что Гилевский мертв?

— Я поднялся сделать обход, ну, и заглянул к нему, спросить, как долго он еще там будет. К нему так не войдешь, суровый, осерчать может, у него даже табличка висит для посторонних, я и постучал, он не ответил, я еще раз, погромче, тоже молчок. Я приоткрыл дверь и сразу увидел, что он лежит.

— Вы пытались что-нибудь сделать, оказать помощь?

— Нет. Только пульс пощупал. Нету пульса. А из-под головы у него кровь натекла. Я позвонил в «скорую», мол, так и так, в милицию.

— Вы тело Гилевского не трогали, не переносили с места на место?

— Никак нет, нельзя ведь. Читал про это.

— А к каким-нибудь предметам, вещам, бумагам на столе не прикасались?

— Ни в коем разе. Мне они ни к чему. Да и напугался, честно говоря. Это же надо, чтоб в мое дежурство такое!

— Вы, когда остаетесь здесь на ночь, включаете сигнализацию изнутри?

— Непременно. У нас тут две сигнализации: одна общая — залы, где экспонаты. А у профессора, где хранилища, отдельная, своя. Он обычно сам ее включает и сдает на пульт.

— Ключи от своего кабинета Гилевский тоже сдает вам?

— Сдает, когда уходит.

— А там у него очень ценные вещи?

— Про то не знаю. Видно ценные, коль отдельная сигнализация и табличка на дверях, чтоб никто не входил.

— Милиция скоро прибыла после вашего звонка?

— Минут через двадцать приехали.

— Что ж, Тарас Петрович, спасибо вам, — она поднялась.

— Что скажете, доктор? — спросил Войцеховский.

— Скажет вскрытие. А пока что — черепно-мозговая травма. Нанесена сзади в затылок, либо при падении ударился о чугунную лапу вешалки. Вы видели эту вешалку? Допотопная.

— Да. Четыре чугунных лапы, на них она стоит. На одной, что ближе к голове трупа, пятно от крови и два клочка кожи… Но первичный ли это удар? — риторически спросил Войцеховский. — Когда наступила смерть?

— По первой прикидке часа два-три назад… Вы меня отвезете?

— Разумеется, Варвара Андреевна.

Войцеховский обратился к замдиректору музея:

— Антон Сергеевич, почему Гилевский так поздно находился в кабинете?

— Это давняя привычка, насколько я знаю.

— За последнее время у вас никаких хищений не произошло?

— Нет.

— И попыток не было?

— Нет.

— Ну хорошо… Подождем результатов вскрытия… Кабинет следователь опечатает. Подробности, полагаю, начнутся завтра-послезавтра… Варвара Андреевна, будьте добры, позвоните, пожалуйста, к себе, пусть приедут и заберут тело…

В это время в кабинет вошла Паскалова.

— Можем ехать, — сказал Войцеховский.

Ехали по городу. Джума спросил Войцеховского:

— Что-нибудь нашел, Адам?

— Ни черта в общем. Все подробно начнем завтра с утра при свете дня.

— Кого арестовывать будем? — спросил Джума.

— Тебя, — сказал Войцеховский.

— Не возражаю на месячишко в одиночку. Даже без санкции прокурора. Надька моя передачи будет носить. Ты приходи, Адам, в мою одиночку, угощу, Надька хорошо готовит.

— Знаю. Вкушал.

— Только вот за что меня арестовывать?

— За то, что при двух дамах без галстука.

— Ненавижу галстуки…

Паскалова слушала болтовню, понимала, что этих двоих связывала если не дружба, то многолетнее общение, совместная работа, совместимость характеров, и, возможно, взаимное уважение за какие-то деловые качества или стороны характера.

— Когда будут результаты вскрытия? — спросила она Котельникову, когда подъехали к невысокому зданию, где размещалось бюро судебно-медицинской экспертизы и морг.

— До перерыва все будет для вас готово, — ответила Котельникова, попрощалась и вышла из машины…

Было начало одиннадцатого. Они втроем сидели в кабинете Войцеховского. Паскалова позвонила Щербе домой.

— Ну что там? — спросил Щерба. — Убийство?

— Неясно, Михаил Михайлович. Смерть от черепно-мозговой травмы. Примерно за два часа до обнаружения. Я беседовала с охранником. Вроде ничего необычного.

— Кто-нибудь из руководства музея был?

— Замдиректора.

— Что он говорит?

— С ним, по-моему, Адам Генрихович разговаривал.

— Напрасно вы не поговорили. Сейчас он свежий, а завтра остынет. Завтра соберемся у меня. Кто из угрозыска был?

— Агрба. Мы тут втроем у Адама Генриховича.

— Передайте ему трубку.

— Ваше мнение, Адам Генрихович? — спросил Щерба, когда Войцеховский взял трубку.

— Еще трудно сказать. Замдиректора музея я оставил на завтра Кире Федоровне. Он был в шоке. Из него ничего нельзя было вытряхнуть.

— Не упустим чего-нибудь с ним, остынет ведь?

— Не думаю.

— Тогда до завтра…

3