Без названия

Она позвонила Агрбе на работу, долго никто не отвечал, наконец он отозвался запыхавшимся голосом:

— Слушаю, майор Агрба.

— Джума, это Паскалова.

— Я еще в коридоре услышал звонок, пока отпер дверь… Слушаю вас.

— У Гилевского объявился родственник.

— Кто такой?

— Пестерев. Помните шофер на инкассаторской машине?

— Помню. Вадим Пестерев. Он в отпуске.

— Мне нужно знать, какого числа точно он ушел в отпуск и когда выехал из города в свое путешествие на байдарке.

— Как он возник у вас?

— Проходит свидетелем у Скорика.

— Забавный расклад.

— И еще: надо не прозевать, когда он возвратится. Скорик будет его допрашивать, как своего свидетеля с прицелом на наши интересы. Вы поняли меня?

— Что ж тут понимать!.. А как эти собиратели антиквариата из моего списка?

— Пока общие слова. У всех алиби. Остался еще один, сейчас должен прийти.

— Что ж, Бог в помощь…

Скульптор Борис Никитич Огановский припозднился минут на двадцать. Он вошел шумно дыша, крупный, тяжелый, голубая сорочка в большую серую клетку была расстегнута, под рыжеватой бородой сильная жилистая шея, тяжелые руки, пальцы крепкие с выпуклыми ногтями, под которыми невымываемые дужки темной глины.

— Извините, опоздал маленько, — сказал он, — и Кира уловила запашок алкоголя. — Работяги привезли камень, надо было с ними бутылку удавить, он сел и стал застегивать пуговицы на сорочке. — «Так в чем душа моя повинна?» — процитировал он чью-то стихотворную строку.

— Это вам лучше знать, — улыбнулась Кира. — Борис Никитич, у вас, говорят, лучшая в городе коллекция работ старинных резчиков по кости?

— Вы что, тоже интересуетесь этим предметом?

— Постольку-поскольку.

— Да, коллекция у меня отменная. Двадцать лет собираю. Мне музеи предлагали продать им, давали большие деньги. Но кто же продает штучные вещи!

— А в городских музеях есть подобные коллекции?

— Нет. Даже частных коллекций, кроме моей, почти не существует.

— Гилевский знал о ней?

— Возможно. Мы с ним на эту тему не беседовали. Мы были знакомы только визуально: я знал его в лицо и знал, кто он, а он, возможно, и видел меня на какой-нибудь выставке, но не знал, кто я.

— Что это вы так уничижительно? Говорят, вы талантливый скульптор.

— Талантлив был Роден, Манизер, Мухина. Я добротный профессионал, многое делаю лучше других. Вот в этом я уверен.

— Что вы думаете об убийстве Гилевского?

— Дикая история. Что-то произошло на их музейной кухне, а что именно, — даже не задумывался. Что там за дрязги, кто кого опередил — понятия не имею. Вот если б вы спросили про Союз художников, тут бы я вам развернул рельефную панораму. А музеи — как запечатанные консервные банки.

— У вас хорошая память?

— Не жалуюсь.

— Тогда вспомните, пожалуйста, где вы были двадцать первого июня, во второй половине дня, скажем с семнадцати до двадцати одного часа.

— Зачем мне мучить память, у меня кондуит есть, — из нагрудного кармана он извлек затрепанный блокнот без обложки. — Я, чтоб не запутаться в делах, расписываю себе наперед каждую неделю, — он послюнявил палец, полистал блокнот. — Так… вот двадцатое… Что тут у нас? Поездка за глиной на скульптурную фабрику, легкий банкетос у Иванцева по случаю аванса… Так… Двадцать первое… Встреча с детьми в художественном кружке, поездка на автосервис, чтобы поменять амортизатор, в два обед с Оксаной, Оксана — это моя новая натурщица, — сказал он, глядя на Паскалову… — Дальше… Исторический музей, выставка старинной мебели… Значит в интересующее вас время я был на этой выставке, — он спрятал блокнот. — Вас это устраивает?

— Меня да… Скажите, Борис Никитич, а вы не знакомы с Жаданом и Чаусовым?

— Хорошо знаком. Случается, выпиваем вместе.

— Я смотрю, в ваших записях все — дела, а о работе — ни слова, улыбнулась Кира.

— А что записывать о работе? — пожал он плечами. Работа есть работа. Каждый день с шести утра до двенадцати. Это железное правило нарушается в редких случаях.

— Борис Никитич, возможно ли, чтоб во время посещения вами выставки мебели там был в это же время кто-либо из ваших знакомых, но вы его или ее, если это она, не увидели?

— Исключено! Зальчик там небольшой, вход и выход один, движение вдоль экспонатов произвольное, хочешь иди слева направо, хочешь справа налево. Так что все время перед глазами чьи-то физиономии. Да и народу в тот день там было немного, человек десять-пятнадцать. Вот если мы пойдем с вами туда в одно время, я обязательно вас увижу, — игриво заключил он.

А она подумала: «Кто из них в таком случае врет: либо Чаусов с Жаданом, либо он». Но не сказав об этом своем предположении, поблагодарила его, и он ушел…

Кира собрала бумаги, заперла в сейф, три экземпляра книги профессора Самарина «Челлини, Фаберже, Диомиди — великие мастера», оставленные ей Чаусовым, аккуратно, чтобы не выпали закладки Чаусова, положила в большой целлофановый пакет и отправилась в библиотеку Академии наук.

Это было старинное трехэтажное здание с широким порталом, над которым декоративный балкон поддерживали две могучих консоли в виде львиных голов. Пожалуй, со студенческих лет Кира не была в этой богатой библиотеке.