Без названия

— Пойдем на трамвай, устал, небось, — предложил Щерба.

— Пойдем, — согласился внук.

Они ждали трамвая. Рядом находилась центральная гарантийная часовая мастерская. Щерба прошелся вдоль больших окон-витрин, сквозь которые были видны столы мастеров и их склоненные головы с зажатыми в одном глазу лупами. И тут в одном из мастеров он, хотя и с трудом, узнал Арончика. Надо сказать, что Щерба, всю жизнь проживший в этом городе, имел постоянного сапожника, парикмахера, слесаря-сантехника и часового мастера. Арончика он знал уже более тридцати лет. Сейчас тому было, наверное, далеко за семьдесят, с молодых лет его все звали не по фамилии, которую, возможно, и не ведали, ни по отчеству, а просто — Арончик. «Часы остановились, уронил вчера», — говорил иногда кто-нибудь из сотрудников или знакомых. «Сходи к Арончику, мастерская на углу Первомайской. Скажи, что от меня», — советовал в таких случаях Щерба.

Он постучал в витрину, старик поднял голову, увидел, узнал, жестом показал — зайди, мол. Вместе с внуком они вошли в мастерскую. Арончик подошел к ним.

— Маленький прокурор, — кивнул старик на мальчика.

— Не дай Бог, — засмеялся Щерба. — А ты все еще работаешь? Глаза поберег бы.

— Уже беречь нечего. Я на пенсии давно, но дома сидеть не могу. А тут за столом из окна людей видишь, суету. А ты как, прокурор?

— Что я? Тоже ведь уже пенсионер, и тоже вкалываю.

— Тоже мне пенсионер! Мальчишка! Я ведь старше тебя лет на пятнадцать. Никого из старых мастеров не осталось. Ни портных, ни ювелиров, ни часовых мастеров, ни скорняков. Все разъехались — одни в Америку, другие в Израиль, третьи на тот свет, — он вздохнул.

И тут мелькнула какая-то мысль, и Щерба спросил:

— А где Канторович?

— Лейба? В Израиле, в Хайфе.

— Жив?

— Жив. Второй инфаркт перенес. Он старше меня на восемь лет.

— Пишет?

— Редко… Ах, какой мастер был! Художник!

— Арончик, у тебя адрес его есть?

— Конечно, переписываемся ведь. Хочешь написать?

— А почему бы нет!

— Правильно, старому еврею приятно будет, — одобрил Арончик, не зная, какая мысль засверлила Щербу. — Я адрес тебе дам, прокурор, у меня тут в ящике его последнее письмо, ребятам читал, подожди минутку. — Он ушел в подсобку, где висел пиджак, и вернувшись, протянул Щербе конверт. — Будешь писать, сообщи, что адрес его тебе дал я.

— Хорошо. Ну, будь здоров, Арончик. Рад был повидать.

— Заходи почаще, поболтаем. А то когда-нибудь придешь, спросишь Арончика, а тебе скажут: «Арончик?! Так он уже год, как на еврейском кладбище поселился…»

Вечером, когда ребенка накормили-напоили, искупали, Щерба сел к письменному столу, достал лист бумаги и задумался, словно брал разгон. «Риску никакого, — уговаривал он себя. — Ну, не ответит, или вообще затея моя дурацкая. Что потеряю? Истрачусь на почтовые расходы?» Он хорошо помнил Льва Исааковича Канторовича. Это был самый опытный, самый знающий, самый старый в городе ювелир. Воистину художник, как говорят, золотых дел мастер. Попасть к нему можно было только по блату, он не брался за что попало, а только за ту работу, которая приносила наслаждение, как живописцу, ловящему и поймавшему вечно ускользающий зеленый луч. Много лет прокуратура приглашала Канторовича, когда требовалась квалифицированная экспертиза. Щерба знал его, пожалуй, не меньше четверти века…

«Уважаемый Лев Исаакович! — начал писать Щерба. — Пишет Вам Миша Щерба из прокуратуры. Надеюсь, не забыли меня, хотя прошло много лет, как мы не виделись, за это время я стал пенсионером, однако еще работаю, тяну лямку, иначе дома от безделья можно досидеться до умопомрачения. Адрес мне Ваш дал Арончик, просил кланяться, последнее Ваше письмо он получил. О нашей жизни распространяться не буду, полагаю, что из писем, которые вы получаете не от одного Арончика, представление о ней имеете. Буду честным, пишу Вам с некоторым шкурным расчетом, поскольку специалистов Вашего класса уже не осталось. У нас в прокуратуре сейчас появилось одно дело, упоминается в нем американский ювелир Кевин Шобб. Если вы что-либо слышали о таком, хотелось бы получить от Вас подробную информацию о нем, может она нам чем-либо пособит, поскольку речь, между нами говоря, идет об убийстве человека, работника одного из музеев. Буду Вам очень признателен. Здоровья Вам и благополучия. Искренне Ваш М.Щерба. Вот мой адрес…»

Закончив писать, Щерба перечитал, вставил две пропущенные запятые и подумал: «Да жив ли он? Ведь перенес два инфаркта, а ему за восемьдесят. Впрочем, что теряю», — утешил он себя, достал конверт, вложил письмо, провел языком по полоске клея и запечатал…

8

День был жаркий. Как обычно, в субботу на барахолке народу была тьма. В толчее, в беспорядочности, в верчении толпы трудно было понять, кто продавец, а кто покупатель. Но это для неопытного взгляда, а для тех, кто посещал барахолку систематически, тут был свой порядок: обувью торговали в одном месте, запчастями для автомашин — в другом, куртками — в третьем, всякой печатной продукцией — в четвертом, прочим хламом, старьем, разложенным прямо на земле, на газетах — в пятом.