«Без меня баталии не давать»

   — Но какова причина столь скорого отъезда?

   — Откуда нам знать, — вздыхал Возницын.

И как ни бился канцлер, кроме «воли государевой», ничего не услышал в объяснение внезапного отъезда царя. Поверил ли?

34 Лучший друг Август

А Пётр велел гнать на Москву без остановок, задержки были лишь на станциях во время смены лошадей. Так случилось, что этим занимался Меншиков, умевший где подкупом, а где угрозой ускорять перепрягание. Все спали в каретах на ходу. О том, чтоб остановиться, поспать хоть ночь по-человечески и поесть горячего, боялись и заикнуться. Бомбардир был хмур, малоразговорчив и грозен. Пробавлялись все сухомяткой.

Где-то перед Краковом слетело заднее колесо у одной из карет. Кучер чесал в затылке, не зная, как подступиться. Пётр тут же, велев притащить дёготь, сам поднял карету, установил на какое-то полено, дёгтем смазал ось, насадил колесо, вбил новую чеку вместо утерянной. Выбил полено. Скомандовал:

   — Едем! — и влез в свою коляску.

А через два дня после его отъезда прискакали в Вену гонцы из Москвы с радостной новостью: стрельцы разгромлены под Воскресенским монастырём, мятеж подавлен, зачинщики казнены, многие взяты под стражу.

   — Ах, — сокрушался Возницын, — где ж вы разминулись с государем? Скачите скорее следом, догоняйте, обрадуйте.

И помчались гонцы догонять царя. Догнали в Кракове. Узнав о разгроме мятежа, Пётр повеселел, поднёс гонцам по чарке:

   — Спасибо, братцы, сняли камень с сердца.

Расспросил о подробностях, но гонцы мало что могли добавить к письму Ромодановского. Только сообщили, что разбили бунтовщиков боярин Шеин и генерал Гордон с князем Кольцовым-Масальским.

   — Ну что, поворачиваем назад, мин херц? В Венецию?

   — Погоди, Алексаха, надо подумать.

Чего там? Хотелось Петру назад через Вену ехать в Венецию, а там, может, и во Францию удалось бы заскочить. Очень хотелось. Но «семя Милославского», неожиданно давшее недобрые всходы, звало в Россию.

   — Нет, не выкорчевал князь Фёдор Юрьевич все эти всходы, — вздыхал ночью Пётр, ворочаясь под рядном. — Не выкорчевал.

   — Почему так думаешь, мин херц?

   — Он же наверняка побоялся Соньку трогать, а всё ведь оттуда тянется, от неё, суки.

   — Ну она ж царевна, как её прищучишь?

   — Вот то-то и оно. Прикрывается фамилией, дрянь мордатая. Ну ничего, приеду, я и её поспрошаю как следует. И ей не спущу.

   — Значит, домой поедем?

   — Спи. Утро вечера мудренее.

Утром, посовещавшись с Лефортом и Головиным, решили всё-таки ехать в Россию. Пётр был убеждён, что всё было сделано слишком поспешно, а стало быть, не доведено до конца.

   — Ну, вот считайте, письмо о бунте пришло шестнадцатого июля. Так? — убеждал он великих послов. — Мы выехали девятнадцатого, а через два дня явились в Вену гонцы, всё, мол, сделано. Нас они догнали двадцать четвёртого. Что можно было сделать за сей короткий срок?

   — Но ты учти, Пётр Алексеевич, первое-то письмо шло обычной почтой, считай, почти месяц.

   — Нет, нет, — не соглашался Пётр. — Мы вон с Цыклером сколь провожжались, а там их всего пятеро было. А здесь четыре полка взбунтовались, и они — чик-чик — в неделю управились. Не ожидал я этого от Ромодановского.

   — Зря ты на князя Фёдора эдак-то, Пётр Алексеевич. Он из-за тебя ж спешил. Чтоб скорее тебя успокоить.

   — Возможно, возможно. Приеду, разберусь. Сам разберусь.

Но теперь, по крайней мере, хоть гнать не стали. Ехали не спеша, останавливались на ночёвки на постоялых дворах, в гостиницах. И ели по-людски — с тарелок, горячее. И Пётр опять стал любопытен, в Величке задержался, чтоб осмотреть соляные копи. Вблизи города Бохни осмотрел лагерь польской армии. И наконец в Раве Русской встретился с Августом — новоиспечённым королём.

И хотя встретились они впервые, оба были безмерно рады встрече и знакомству. И с первого взгляда понравились друг другу, отчасти оттого, что оба действительно оказались одного роста и сильными. Август как прутики гнул и ломал подковы и, видя, что это нравится Петру, хвастался:

   — Был я в Испании, смотрел бой быков. Ну что это? Ширкают, ширкают его шпагами, пиками. Пока убьют, всего кровью перемажут. Я попросился: дайте попробую. Разрешили. Бык на меня, а я его за рога, голову ему и свернул. Веришь?

   — Почему не верю, — смеялся Пётр. — Верю.

   — Дамы в восторге, сами на шею вешались. Ну, конечно, я не терялся. Со всякими пришлось, и с толстыми, и с тонкими. Но все темпераментные. Ух, испанки!

С первых же разговоров они, отбросив всякие протоколы, перешли на «ты» и звали друг друга лишь по имени.

С Августом Петру было интересно и весело, а главное — просто.

   — Петь, ты не пробовал испанок?

   — Нет, Август, — смеялся Пётр. — Я ж там не был.

   — Жаль. Был я и в Венеции, там итальянки. Тоже есть хорошие.

При любом разговоре Август как-то незаметно всегда сворачивал на любимый свой предмет — на дам. Узнав, что Пётр был в его саксонской столице Дрездене, тут же спросил:

   — Неужто так ни с кем и у меня?

   — Ни с кем, Август. Да и времени не было.

   — Боже мой, о чём ты говоришь, Пётр. Разве на это надо много времени. Ну с кем ты там хоть виделся?

   — С графиней Кенигсмарк.

   — Ба-а, с Авророй. И ни-ни?