«Без меня баталии не давать»

И чем далее говорил он, тем мрачнее становился именинник. Пётр стоял в окружении послов и многочисленной свиты. Самолюбие его было уязвлено, хотя обычно он был равнодушен к протоколу официальных процедур. Но здесь в ответ на его искреннее приглашение к семейному торжеству, по сути, было проявлено неуважение. Так, по крайней мере, он считал.

Лефорт дал знак Крейзену заканчивать эту витиеватую поздравительную речь, уловив на лице своего царственного друга великое неудовольствие и признаки надвигающейся грозы.

Крейзен смущённо умолк, виновато улыбнувшись. Отчего-то эта улыбка канцлера разозлила Петра, он сказал Лефорту:

   — Курфюрст добр, но его советники черти драные.

Лефорт, стараясь замять возникшую неловкость, пригласил всех к столу.

Несмотря на музыку, игравшую что-то радостное, обед более походил на поминки, чем на весёлое торжество. Даже шут Яшка Тургенев, пытавшийся развеселить Петра, не смог преуспеть в этом.

Пётр, обладавший талантом заражать других своим настроением, ныне вполне преуспел в этом. В конце концов и музыканты поняли, прекратили игру. Праздник был испорчен.

Пётр, хмурый, поднялся из-за стола, что явилось знаком и для других. Подойдя к графу, он толкнул его в грудь, сказал сердито:

   — Пошёл, пошёл...

Крейзену ничего не оставалось, как быстренько удалиться. Лефорт, последовавший за Петром в его комнату, сказал:

   — Зря ты так, герр Питер. Граф-то этот при чём?

   — А ты что, не видел его змеиную усмешку?

   — Да какая она змеиная? Скорее жалкая. Думаешь, ему сладко было исполнять эту миссию?

   — Курфюрст тоже хорош гусь. Он звал — я явился. Я зову — он занят. Это как?

   — Ох, Питер, — усмехнулся Лефорт, — не забывай, ты здесь всего лишь бомбардир, а он курфюрст и, вполне возможно, у него действительно важные государственные дела. У тебя на Москве мало их? Вот то-то. И у него наверняка хватает. Одну нашу ораву содержать немалых забот стоит.

   — Да, — неожиданно встрепенулся Пётр. — Как ты думаешь, Франц Яковлевич, если я подарю ему в знак благодарности вот этот рубин?

   — Что ж, это вполне по-царски, — согласился Лефорт. — Тем более что бомбардир подвесил его курфюрству полторы дюжины учеников.

Лефорт умел уговаривать своего царственного друга, и вскоре Пётр уже сожалел о случившемся и как-то желал его поправить.

   — Напиши курфюрсту прощальное письмо, — посоветовал Лефорт.

   — Да, да, — обрадовался Пётр.

Едва он сел к столу и взялся за бумагу, как явился Меншиков.

   — Мин херц, может, поджечь фейерверк-то? А то, не ровен час, дождь начнётся.

   — Поджигай.

   — Есть! — обрадовался Алексашка.

   — Да рожу-то не опали.

   — С чего ради, чай, она своя, — усмехнулся Меншиков и исчез за дверью.

Пётр начал писать: «Милостивый государь, ваши депутаты сегодня, поздравив меня от вашего имени, не только поступили неприветливо, но даже причинили нам такую досаду, какой я никогда не ожидал от вас, как от моего искреннего друга, а что ещё хуже, они, не заявив об этом и не дождавшись нашего ответа, убежали. Я должен сообщить об этом вам, лучшему моему другу, не для разрушения нашей дружбы, но в знак неподдельной дружбы, дабы из-за таких негодяев-служителей не возникало без всякой причины несогласия».

За окном под крики «Ур-ра-а-а!» взмывал вверх фейерверк, а по улице в сторону Кёнигсберга спешил первый преображенец Сергей Бухвостов, неся за пазухой письмо бомбардира, а в кармане драгоценный рубин. И сопровождали его два преображенца с заряженными мушкетами. Надо было спешить, дабы поспеть возвратиться к отплытию.

10 Взглянуть на дикарей

Несмотря на то что Пётр путешествовал инкогнито и грозил карами всякому спутнику, посмевшему бы проболтаться о нём, уже после Кёнигсберга при многих европейских дворах знали, что с Великим посольством едет сам царь.

Ганноверская курфюрстина Софья, узнав, что у зятя Бранденбургского курфюрста Фридриха вот уже несколько недель гостит русский царь, немедля отправилась в дорогу.

Приехав в Берлин, явилась к дочери Шарлотте и, едва поцеловавшись, спросила:

   — Где он?

   — Кто, мама?

   — Ну царь этот московитский.

   — Был в Пиллау, насколько мне известно.

   — А разве он в Берлин не приезжал?

   — Нет. Я уж говорила Фридриху, привези его сюда, так он говорит: ему не до этого, царю то есть, взялся стрелять учиться, крепость в Кёнигсберге всю излазил.

   — Как бы хотелось повидать его, Шарлотта.

   — А мне, думаешь, не хотелось бы.

Вскоре приехал сам курфюрст Фридрих, тёща и жена напустились на него:

   — Почему не привёз царя?

   — Только в Берлине мне его не хватало. Он с его посольством и так влетел мне в копеечку. Сто пятьдесят тысяч талеров улетело на этого гостя. И всё зря.

   — Почему же зря? — спросила тёща.

   — Ни в какую не захотел заключать договора о военном союзе. Как только я его не обхаживал. Штернфельду велел его артиллерийскому делу учить, мало того, он подсунул ещё мне волонтёров своих для учёбы. А на прощанье оскорбил моего канцлера и едва не поколотил его.

   — Боже мой! — воскликнула Софья. — Какой дикарь! За что же он?

   — А иди спроси. У него был день тезоименитства, он пригласил меня, а я был занят.

   — Ну здесь, зятёк, ты тоже поступил не лучшим образом.