«Без меня баталии не давать»

Солдат ушёл. Король остался и долго сидел в молчаливом одиночестве, не позволяя даже зажигать свечей.

Потом уже в темноте он прошёл к генерал-квартирмейстеру, сел у стола на походный стул, спросил:

   — Вы уже знаете, Аксель?

   — Знаю, ваше величество, — вздохнул Гилленкрок.

   — Может, врёт солдат. Со страху чёрт знает что могло показаться.

   — Не думаю, ваше величество. Солдат старый служака, оттого, видать, и уцелел. Может, где и преувеличил, но в основном, наверное, так и было.

Ах, как хотелось Гилленкроку сказать: «Это ведь мы с Пипером предвидели. И предупреждали». Но не смог генерал-квартирмейстер упрекнуть монарха в его ошибке, не посмел. Он вполне оценил то, что король со своими переживаниями пришёл не к фельдмаршалу, а именно к нему — Гилленкроку, совсем недавно звавшему армию навстречу Левенгаупту. Уже одно это говорило, что король, кажется, понял свою ошибку. Он, конечно, никогда в этом не признается (монарх всегда прав), но, дай Бог, чтоб хоть понял, к кому надо прислушиваться.

Не менее часа Карл просидел у генерал-квартирмейстера, а перед уходом в самых дверях сказал полувопросительно:

   — Неужели счастье начинает изменять мне, Аксель?

В другое время Гилленкрок бы сказал что-то утешительное: «Да нет, да что вы», — но сейчас промолчал, не посочувствовал повелителю. Пусть хоть молчание примет за упрёк себе его величество.

И уж совсем был поражён Гилленкрок, когда через несколько дней перед королём и всем штабом предстал сам Левенгаупт, приведший в лагерь менее семи тысяч солдат. Карл шагнул к нему навстречу, обнял и, хлопнув по плечу, сказал:

   — Поздравляю тебя, Адам, со счастливым делом. Ты настоящий герой!

Ошарашенный Левенгаупт ничего не мог понять. Уж не смеётся ли над ним король?

   — Но, ваше величество, я потерял...

   — Потом, потом, генерал. А сейчас веди меня к своим героям.

Гилленкрок был поражён именно этой показной бравадой короля, который в одиночестве пред тем был мрачен и малоразговорчив. Карл начал лицемерить.

18 Бегство Мазепы

Для гетмана самой желанной была бы война вдали от Украины. Пусть бы шведы пришли в Москву через Смоленск, а уж он бы тогда сочинил бы поверженному Петру вежливое письмо с благодарностью за прошлое и с известием о расторжении связей с Россией.

Ну, а если б победил Пётр, то можно б было всё оставить по-старому. Царь всегда доверял ему и, наверное, никогда бы не узнал о его тайных сношениях с Карлом и Лещинским.

Но чёрт дёрнул этого Карла повернуть на Украину (Мазепа даже себе не хотел признаваться, что этим «чёртом» был он сам), и теперь фурия-война катится сюда.

И бедному гетману «наискорийше» решать надо — как быть? Он думал, что война пройдёт стороной, а его уверения в преданности будущему победителю так и останутся на бумаге, а потом и зачтутся. Но события потребовали скорых действий.

Эстафета, прибывшая от Меншикова, требовала немедленного выступления Мазепы с казачьими полками, дабы «чинить промысел над неприятелем».

Что делать? «Чинить промысел над неприятелем», с которым гетман давно уже в тайном союзе. Как быть?

И Мазепа отвечает светлейшему, что и рад бы выступить, да не может по той причине, что «всюду в подлом народе воровство и шатание», и как бы после отъезда гетмана не случился здесь бунт и кровопролитие.

Причина важная, что и говорить. Мазепа знает, чем надо припугивать царя и его окружение. Ещё не закончено следствие по астраханскому возмущению, ещё не искоренено окончательно на Дону Булавинское восстание. Оказывается, что-то зреет и на гетманщине.

Но светлейший не успокаивается. Карл вступил на Украину, нужны казачьи полки. Прибыв в Горек, он шлёт гетману приказ явиться к нему для важной беседы.

Ёкнуло сердце у Мазепы, вспомнил, что совсем недавно тоже для «бесед» были званы в Смоленск Кочубей с Искрой. Уж не пронюхал ли чего фаворит царский? Не для такой ли «беседы» кличет? Вызвал гетман к себе своего племянника и сторонника Войнаровского.

   — Скачи-ка, брат, к Меншикову в Горек. Постарайся пронюхать, для какой такой нужды я ему занадобился.

   — А что передать-то я ему должен?

   — Передай ему, что-де гетман Мазепа в седло сесть не может, сильно болен, что-де в Борзне его уже соборовать готовятся.

   — А ну как не поверит?

   — Поверит. Они мне всегда верили. И в этот раз поверят. Нам недельку-другую выиграть надо, а там... Скачи. Да поспрошай всё же, зачем он звал-то меня.

Александр Данилович, выслушав Войнаровского, спросил:

   — Неужто никаких надежд на выздоровление?

   — Никаких, ваша светлость. К соборованию готовят гетмана.

   — Ай, как не ко времени захворал наш верный друг. Что ж делать? Что ж делать? — Меншиков на мгновение задумался. — Ты вот что, братец, ступай отдыхай, а заутре поедешь со мной в Борзну. Хочу сам попрощаться с гетманом, а может, удастся и ободрить чем.

Войнаровского отвели в одну из хат. Он об одном попросил: чтоб позволили ему коня тут же привязать. Принесли горшок каши, но не лезла она в горло ему. Даже Мазепа не мог предвидеть столь неожиданного поворота, что светлейший князь надумает явиться к смертному одру умирающего друга.