Без черемухи

   Он удивленно посмотрел на меня и, пожав плечами, погасил. Потом, не подходя ко мне, торопливо стал поправлять постель, сказавши при этом:

   -- Надо поправить Ванькино логово, а то он сразу смекнет, в чем дело.

   Я молча отошла и без мысли и чувства смотрела в окно.

   Он все что-то возился у постели, лазил по полу на четвереньках, очевидно, что-то искал, бросив меня одну. Потом подошел ко мне. У меня против воли вырвался глубокий вздох, я в полумраке повернула к нему голову, всеми силами стараясь отогнать что-то мешавшее мне, гнетущее. И протянула к нему руки.

   -- Вот твои шпильки,-- сказал он, кладя их в протянутую руку.-- Лазил, лазил сейчас по полу в темноте. Почему это надо непременно без огня сидеть... Ну, тебе пора, а то сейчас наша шпана придет,-- сказал он.-- Я тебя провожу через черный ход. Парадный теперь заперт.

   Я начала надевать свою жакетку, а он стоял передо мной и ждал, когда я оденусь, чтобы идти показать мне, как пройти черным ходом.

   Мы не сказали друг другу ни слова и почему-то избегали взглядывать друг на друга.

   Когда я вышла на улицу, я несколько времени машинально, бездумно шла по ней. Потом вдруг почувствовала в своей руке что-то металлическое, вся вздрогнула от промелькнувшего испуга, ужаса и омерзения, но сейчас же вспомнила, что это шпильки, которые он мне вложил в руку. Я даже посмотрела на них. Это были действительно шпильки и ничего больше.

   Держа их в руке, я, как больная, разбитой походкой потащилась домой. На груди у меня еще держалась смятая, обвисшая тряпочкой, ветка черемухи.

   А над спящим городом была такая же ночь, что и два часа назад. Над каменной громадой домов стояла луна с легкими, как дым, облачками. Так же была туманно-мглистая даль над бесчисленными крышами города.

   И так же доносился аромат яблоневого цвета, черемухи и травы...

БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ

I

   Вот уже другая весна, милая Веруша. Прошел целый год, как я написала тебе отчаянное письмо.

   Я не писала до сих пор, потому что пережила много тяжелого. А в таком состоянии не хотелось подавать голоса.

   Сейчас я пишу тебе потому, что неделю тому назад у меня произошла знаменательная встреча.

   Ты помнишь того студента, о котором я тебе писала? Помнишь то моральное потрясение, которое я пережила тогда?..

   И вот неделю назад мы встретились...

   Он прошлой весной окончил университет, был на практике, и потому я с ним не встречалась столько времени.

   У меня в жизни большая новость: трехмесячный ребенок. Я -- молодая мать. Тебе странно это?.. Теперь я последний месяц работаю в клинике и скоро буду самостоятельной женщиной. А то, что я пережила за этот год, сделало меня как бы совсем другим человеком.

   Началось это с одного страшного для меня момента. Это было, когда я впервые поняла, что готовлюсь быть матерью.

   Прежде всего я представила себе, какой будет позор, когда я, д_е_в_у_ш_к_а, покажусь в таком положении домой... Сколько будет злорадных взглядов, шушуканий со стороны соседок, и без того полных темного, злого недоброжелательства ко мне за то, что я выбилась на дорогу, менее всего подходящую для девушки подгородней слободы, и учусь в Москве, вместо того, чтобы возить молоко на базар.

   Но когда я ехала летом к матери и на рассвете пересела из душного вагона в телегу, я как-то забыла обо всем.

   Знаешь эти душисто-освеженные июньские утра, которые бывают после теплой ночной грозы? Кругом ярко и свежо зеленела омытая дождем, еще нежная листва. Небо было мягко-туманно. Не видно, где пели жаворонки. И поля высокой уже ржи стелились без конца.

   Когда телега задевала на опушке кусты орешника, с них крупным дождем осыпались капли, мочило лицо и руки, и сильно пахло березой.

   У меня было такое ощущение, как будто во мне самой в эту минуту была эта утренняя свежесть, чистота и бесконечность, какие были вокруг меня.

   С этим чувством я смотрела на показавшуюся вдали крышу нашего домика со старой рябиной около него.

   И въехав в слободу, как будто с радостью возвращения к детству, оглядывалась по сторонам.

   На травянистой улице, около потонувших в крапиве и чистотеле старых, заплатанных и подпертых кольями заборов увидела знакомые с детства протоптанные гладкие тропинки к колодцу и обрадовалась им.

   А показавшееся в этот момент из-за туманного полога солнце осветило ласковым утренним светом рывшихся на навозе кур, заборы и заискрилось в каплях росы на кудрявой низкой траве улицы.

   В этот момент мне встретилась шедшая с ведрами к колодцу знакомая разбитная молодка, жена кузнеца. И я все с тем же чувством радости возвращения хотела ей помахать рукой.

   Но вдруг увидела, что она, отведя торопливо глаза, усмехнулась скрытой, нехорошей усмешкой.

   Ты знаешь эту усмешку? Что она выражает? Иногда даже совершенно неизвестно. Но в ней как будто собран весь яд тупой, злобной, мещанской ненависти и иронии над тем, что выходит за пределы его среды, возвышается чем-нибудь над ней.

   И когда ловишь на себе такую усмешку, то невольно, даже без всяких на то причин -- чувствуешь, как в тебе все съеживается и гаснет.

   Тут я вдруг с мучительным толчком в сердце вспомнила, с чем я приехала.