Без черемухи

   -- Конечно, чего стесняться! Каждому человеку все свойственно чувствовать и ничего в этом позорного или неприличного нет. Факт. А факта не изменишь.

   -- Меня очень поразило то, что ты сказал: "Тебя от этого меньше не станет". И, конечно, теперь я вижу, что это так. Все это вздор в сравнении с настоящим чувством, какое у меня к тебе есть. Оно только увеличилось...

   -- И ты стала заметно добрее...

   -- Нет, милый, милый... не надо так... Я сейчас тебе расскажу.

VII

   Она торопливо уселась поудобнее на лавке и, набрав дыхание, как перед чем-то решительным, сказала:

   -- Ну, вот... когда мы сидели на ковре, я пила и у меня кружилась голова, но очень приятно. Я никогда не испытывала такого ощущения. Все как-то кружится, плывет, и так все легко и просто кажется.

   -- Это тебе иллюстрация к твоим понятиям о какой-то душе: выпила, и все сразу стало просто -- и мораль и все.

   -- Да... Ну, а потом мы... нет, мне стыдно ужасно!

   -- Глупости, глупости,-- сказал молодой человек, и точно ее признания давали ему больше прав на нее, он все ближе и теснее прижимал ее к себе.

   Они сидели на последней скамейке у стены, не видные для других пассажиров. И эта уединенность еще больше увеличивала между ними ту интимность, волнующую близость, какая возникала от этого непривычного для них разговора.

   -- Ну, хорошо, я все расскажу... Потом мы пошли с тем знакомым в другую комнату. Он стал целовать меня. Я помнила только о нашем деле. И говорила только о канделябрах, кажется. И о клейме. Он же все твердил, что клеймо для него неважно, что он выше предрассудков. А потом я не знаю... как это случилось.

   Она вдруг почувствовала что его рука, обнимавшая, сразу перестала двигаться и остановилась. Потом он вскочил.

   -- То есть, ч_т_о случилось? -- спросил он тоном, от которого у нее остановилось сердце и закололо в кончиках пальцев.

   -- Ч_т_о?.. Милый, не думай... Я помнила только о тебе и о нашем деле...

   -- Что он потом с тобой делал?!

   И в его глазах, которые были видны в тусклом свете дрожащей вагонной свечи из фонаря, она уловила что-то жестокое, злое и чуждое

   -- Я не знаю, милый... я не поняла... Я все хотела его остановить, и никак не могла найти момента и боялась, что он откажется от канделябров. Я думала, что для тебя это почти все равно, а это даст нам наконец счастье. Сама же я готова была пожертвовать для тебя всем. Я так боролась с собой, так страдала, прежде чем убедить себя, что это предрассудок, что я д_о_л_ж_н_а побороть себя.

   Молодой человек крикнул, побледнев:

   -- Да ты что, ошалела?!. Ты...

   Он вдруг не договорил и пересел от нее далеко к окну.

VIII

   Минут пять прошло в молчании. Она с тревогой и испугом смотрела на него, потом робко подошла к нему.

   -- Ну, милый, скажи хоть слово... Ну, что же ты?

   Но тот, не отвечая, смотрел мимо ее умоляющих глаз в окно.

   -- Скажи же...

   -- Пойди к черту... Ты мне больше не нужна. Между нами все кончено.

   Глаза девушки расширились от испуга и отчаяния. Она онемела.

   -- Милый, бог с тобой...

   -- Какой тут к черту бог! Оставь меня.

   Он со злобой и омерзением сунул руку в карман и достал пачку червонцев.

   -- Вот твоя цена... ты понимаешь это? Гадость!.. Мне противно прикасаться к этой мерзости.

   И он, взяв пачку денег обеими руками, сделал движение, как бы готовясь перервать пачку пополам и бросить под лавку. Но потом остановился, нервно постучал пачкой по щиколотке большого пальца и с еще большим омерзением сунул деньги обратно в карман.

   Они долго молчали. Она -- убитая, растоптанная, любящая, ждущая малейшего его жеста к ней; он -- раздраженный, взбешенный, с гадливостью отстраняющийся от нее. От нее, к которой он всего пять минут назад так льнул.

   Но, видимо, его тронул ее беспомощный, детский вид. И когда она робко, умоляюще, не сводя с него испуганных, молящих глаз, дотронулась до его рукава, он уже без злобы, а только с досадой и презрением оттолкнул ее руку.

   В глазах ее блеснули слезы благодарности, и она, не решаясь касаться его открыто, села безмолвно и тихо около него, наслаждаясь теми моментами, когда его плечо от качки поезда прикасалось к ее плечу...

   Когда поезд остановился, он, не оглядываясь, сказал:

   -- Бери свой чемодан.

   И пошел вперед, совершенно не заботясь о ней, когда она, как покорная рабыня, несла за ним свой чемодан, не утирая катившихся по щекам крупных детских слез.

   Идя к дому, они все время молчали в темноте. Он с поднятым воротником шагал впереди. Но видно было, что его мучил какой-то невыясненный вопрос. Наконец, он отвернул от лица воротник и, не взглянув на девушку, спросил с остывающим раздражением:

   -- А стаканы никому там не нужны?

   Она торопливо утерла слезы и проговорила кротко:

   -- Стаканов я не предлагала.

ДРУЖНЫЙ НАРОД

   Дня через два после храмового праздника пришла бумага из волостного совета с приказом возить дрова на государственный завод.

   -- Каждый гражданин должен свезти по шести возов,-- сказал председатель иа собрании.

   Все переглянулись и молчали.

   -- А ежели не повезешь, что за это будет? -- спросил кто-то из задних рядов.

   -- Отсидишь, а потом вдвое свезешь.

   -- Так...