Без черемухи

   Когда в первый раз уезжаешь из дома, то все время борются два чувства: одно -- желание перемены жизни, предвкушение новизны и приближение к миру больших. Другое -- чувство страха, печали,-- оттого, что в первый раз приходится покидать родной дом, где было так хорошо.

   Когда я спустился вниз, я увидел в раскрытую дверь комнаты братьев, что они возятся у своих корзин и чемоданов. То мать, то сестры приносили к ним в комнату банки с вареньем, пирожки в промаслившейся бумаге, чистое, сложенное стопочками белье.

   "Уже..." -- подумал я, и сердце сжалось.

   Бывало, с какой завистью смотришь на братьев в день их отъезда. Внимание всех сосредоточено только на них. Чего только им ни наготовят: пышек, варенья, яблок в заколоченных досками ящиках, груш. А они морщатся, что много всего нанесли и некуда это укладывать.

   Бывало, стоишь и думаешь:

   "Господи, и что это за счастье людям. Только о них все и думают, а ты, если подвернешься и тебе отдавят ногу, то на тебя же еще и накричат, зачем вертишься под ногами. Точно ты самая последняя кошка какая-нибудь".

   Уйдешь в зал, сядешь в кресло и мечтаешь о том времени, когда и для меня будут все эти булочки и пирожки и всеобщее внимание.

   В коридоре у двери валялись оберточная бумага, сено, веревки. Комнаты имели покинутый и забытый вид. Дядюшка, один не принимавший участия в сборах, тоже как-то одиноко сидел за чтением в гостиной и опускал газету всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо.

   -- Тебе укладывают вещи в корзину,-- тревожно сказала Катя, подбежав ко мне.

   -- А что же... А почему не в чемодан?

   -- Чемодан взял себе Сережа. Он сказал, что ты маленький, обойдешься и с корзиной.

   Этого можно было бы и не передавать. Я посмотрел на Катю при слове м_а_л_е_н_ь_к_и_й, чтобы видеть, с злорадством она говорит это или нет. Но у Кати лицо было в такой степени серьезное и обеспокоенное за меня, что ни о каком злорадстве не могло быть и речи, несмотря на недавнюю стычку.

   "Всюду на дороге стоит у меня этот человек",-- подумал я.

   Катя, глядя на меня, ждала, как я отнесусь к этому известию.

   Я пожал плечами, как человек, который уже привык ко всем щелчкам судьбы.

   -- Дело понятное,-- сказал я,-- ведь это ему хуже смерти, что я вырос большой и еду вместе с ними,-- вот он и мстит.

   Сначала я было важничал и задирал перед Катей нос от сознания, что я еду, а она остается дома. Но потом я смирился перед ее кротостью и внимательностью, с какой она относилась ко мне в последний момент.

   "Все-таки она хорошая",-- подумал я.

   Кроме того, одна только она чувствовала мою значительность, я был признателен ей за это, и мы пошли вместе с ней обходить дом.

   Мы посидели с ней последний раз за буфетом, потолковали о том о сем и долго сидели молча, прислушиваясь по-старому к тому, что делается в доме. Когда кто-нибудь проходил мимо буфета и под ногой скрипела знакомая нам продавливающаяся половица, мы приотворяли дверку и выглядывали, чтобы узнать, кто прошел.

   -- Завтра в это время тебя уже не будет здесь,-- сказала Катя.

   Я представил себе дом без себя. Здесь все будет по-прежнему, и в воображении я буду присутствовать здесь и буду видеть здесь каждую мелочь.

   -- Ты каждый день после обеда сиди здесь, -- сказал я Кате.

   -- Зачем?

   -- Чтобы я наверное знал в это время, где ты. А я тоже там где-нибудь буду сидеть и напишу тебе об этом.

   -- Хорошо,-- сказала Катя.

   Потом, перед чаем, мы ходили будить дядюшку и, лежа в постели около него, долго разговаривали с ним. После чая прятались за вешалками и долго прогуливались по залу, заложив руки назад и шаркая ногами по клеткам паркета.

   Я смотрел кругом и думал: "Как-то придется расставаться со всем этим".

   Что-то есть волнующее в этих сборах. Вся жизнь в доме нарушена и остановилась, как будто приближается что-то неизбежное.

   -- Где ты летаешь? -- сказала крестная, увидев меня.-- Пойди к матери, она тебя ищет.

   Я побежал в спальню.

   Мать стояла на коленях перед сундуком, как бывало всегда перед баней и отбирала мое белье.

   Я разбежался вприпрыжку через ногу, но вдруг остановился и сердце у меня повернулось и заныло: глаза у матери были красные от слез, и в одной руке она держала платок, которым украдкой утирала слезы. При виде меня она хотела было скрыть слезы, но я уже увидел и понял. Тут я впервые ясно почувствовал, что отъезд -- не шутка, что я у_е_д_у отсюда и изменить этого уже нельзя.

   -- Вот здесь твои чулочки,-- сказала мать,-- а когда придет зима, надевай вот эти, теплые... сам... смотреть за тобою некому будет...-- выговорила она и отвернулась к окну, приложив платок к губам, потом к глазам.

   При слове з_и_м_о_й я почувствовал, на какой громадный срок я расстаюсь со всем, что для меня дорого. А при виде слез матери я не удержался и заплакал. Платок свой я потерял, и мне пришлось утирать слезы рукавом матроски.

   В этот момент тоже вприпрыжку вбежала Катя и, увидев, что здесь все плачут, сразу стихла, с немой тревогой остановилась около нас, потом, ни слова не говоря, потянула свой рукав к глазам и тоже заплакала.

XXXVII