Бесконечный спуск

Память вытаскивала на поверхность давно ушедшие во мрак образы, встречи. Комаров перенесся в раннее детство, в котором, бывало, испытывал и блаженство. Он несколько часов заново переживал то, что происходило с ним однажды: поездку в отдаленное село на поминки прабабушки, огромное собрание родственников, которые несколько дней поминали покойницу, любимую и почитаемую всеми. Это было незабываемое чувство рода, близости людей, большинство из которых Комаров видел тогда впервые. Комарова приветили могучие мужики, старики, пахнущие махоркой, садили себе на коленки. Дальние родственницы опекали его, не уставали угощать сладким пирожком или леденцом, утеплять, когда к вечеру холодало, просили рассказать стишок или сказку и умилялись до слез, когда мальчик выполнял эти просьбы.

Потом появились и другие дети, троюродные и четвероюродные братья и сестры его, с которыми они ушли утром в лес за земляникой. Никто из детей не обижал мальчика, все считались родственниками, братишками и сестренками. Они играли в удивительные, новые для маленького Комарова игры. Бродили по околице, обнявшись… Лазали по деревьям… Спасались бегством от сердитых гусей.

Только теперь Комаров вспомнил, что это тот самый пейзаж, что он видел в своем страшном сне, когда тяжело болел и находился между жизнью и смертью. Только лес, колодец, сама деревня во сне были поражены злосчастной пагубой, над ними довлело солнечное затмение, и поэтому вся эта картина исказилась… В реальности же, воскресшей в зазеркальной памяти, деревня и вся округа были прекрасным местом, мощным, стройным, не только напоенным солнцем, но источающим едва ли не райский свет.

Вечером поминки перетекали в сдержанный, немного суровый ужин. Запомнился ароматный черный хлеб с подгоревшей коркой, выпеченный местным хлебозаводом, — за столом все хвалили этот хлеб. Стол ломился от простой, но обильной пищи, домашних солений, печеной в печи картошки, сельди под шубой, которая таяла во рту и была нежнее и вкуснее чего бы то ни было, что потом Комарову довелось в жизни пробовать.

И венцом этих застолий стали длинные, печальные русские песни, которые вся родня знала наизусть и протяжно распевала как в доме, так и под открытым небом. И отец пел вместе со всеми, и Комаров удивлялся тому, какой у отца сильный и красивый голос. Все это вместе казалось не грустными поминками, а необычайным праздником — во славу всеми любимой прабабушки, а для кого-то бабушки, матери, тетки, сестры. Которая вроде бы как и ушла, и в то же время никуда не ушла, оставалась со всеми своими родными и дорогими, соединяя их поверх границ того и этого света…

Оказывается, догадывался теперь Комаров, образ прабабушки с кружкой исцеляющего питья так притягивал мальчика именно потому, что несколькими годами ранее он побывал в том же месте на этих поминках. И радость от встречи с прабабушкой, живой, а не умершей, пусть и в страшном, околдованном пейзаже, — была подлинным лекарством.

Это воспоминание и это осознание нашло на Комарова как нечто противоположное смертному наваждению, как восхищение души в неповрежденный строй жития — и после него пути назад во тьму, к бесконечному спуску больше не было. Оставался только путь вперед…

* * *

В то же время Комаров вызывал в себе какие-то из сцен и событий пройденной земной жизни и жизни в Волчьем городе — и проживал их заново. Достоверность всех этих видений не вызывала сомнений.

Прошло немалое время, и он уже высоко поднимался над своими мучениями здесь. Бесстрастно переносил пытки, правеж, унижения… Стало предельно ясно, что иллюзорен именно этот темный мир, а вовсе не мир его памяти и грез, который волки и шакалы хотели бы выдать за больные иллюзии…

В это время Комаров совсем мало ездил в лифтах и почти не попадал под садистские вивисекции. Комаров жил своим внутренним духом, в мире своего Зазеркалья, а Ликополис все больше висел на нем как внешняя, хотя еще и не до конца отслоившаяся шелуха. Теперь он научился смотреть на себя со стороны. Раньше, на Земле, ему это было не по силам, там он был подчинен казавшейся столь важной суете. А здесь он начал понимать себя и постиг, что каждое мгновение жизни совершенно не похоже на то, что было до или будет после, таит в себе скрытую бесконечность.

Несколько раз отправлялся он с помощью зеркала и на кладбище ржавых баков, там он вновь видел банду верзилы, подслушал их речи. Однажды он застал их за странным занятием: соединившись с другими отверженными в кружок, они внимали какому-то существу по имени Дуранд, черному как уголь, но не негру, а больше похожему на трубочиста, плотно покрытого сажей. Дуранд приготовил для них какую-то смесь, разводя в воде белый порошок, и они принимали это зелье, после чего корчились как отравленные, громко вздыхая и постанывая. Однако спустя небольшое время всех их Комаров вновь смог увидеть в их обычном здравии.