Береговая стража

Этот случай Федька помнила, оттого что сама видела спуск глуара, на котором стояла, не держась, Глафира в изящной позе, с распростертыми руками и поставив одну ногу на особую приступочку, которую поддерживали два деревянных купидона. Она была Венерой и слетала с небес, а Шляпкин – или зазевался, или его толкнул Петрушка, как он потом кричал, – встал так, что днище глуара ударилось об его плечо и все это сооружение опасно накренилось. Глафира чудом успела ухватиться за веревку.

– И из-за этого убивать? – не поверила Федька.

– А почем нам знать, что еще между ними вышло? Он-то кричал, что ее когда-нибудь проучит, все слышали.

– Так это когда было? Еще осенью! И что Шляпкин? Как оправдывался?

– А никак. Пропал, с утра не пришел на урок. Коли не явится на представление – будут искать. И еще Мухоморовна врала, будто покойница Глафира была в тягостях…

– Как? Почем ты знаешь?

Мухоморовной прозвали маленькую старушку из костюмерных мастерских. Сыщик управы благочиния, опрашивая всех театральных служителей, и до нее добрался.

– Так говорю ж – я пришла, стояла внизу с Машей-маленькой, а она допоздна была вчера у швей, и они ей рассказали. И тут, откуда ни возьмись, тот кавалер. Здоровенный такой, плечистый! Видать, в армии служил, может, из унтер-офицеров.

– А ведь Мухоморовна может знать правду, – догадалась Федька. – Она же там самая опытная, всем дансеркам платья подгоняет. Коли брюхатость – она точно первая узнает.

– Она и за две недели до брюхатости узнает! – развеселилась Малаша. – Вредная старуха, ой, вредная!

Федька взяла из-под платка записку и спрятала на груди – как если бы шнурованье оправляла.

– Вот, гляди, – Малаша, достала, показала Федьке маленькие сережки с рубинами и тут же завернула их в лоскуток. – Мне к лицу?

– По-моему, не очень, а где ты их взяла? – спросила Федька.

– Тс-с-с… – Малаша опять перешла на шепот. – Мне Платова дала…

– За какие труды?

Федька забеспокоилась – не дай бог, Анюта пытается через глупенькую Малашу подобраться к Саньке, чтобы устроить его встречу со своим откупщиком. А этого делать нельзя, пока всем не станет ясна его невиновность, ведь подозрительный откупщик может сдать фигуранта с рук на руки полицейским сыщикам.

– Ох, матушка, что было!.. Она меня с собой на Итальянскую улицу возила…

– Ну и что?

– Мы там прогуливались, прогуливались, у меня руки-ноги замерзли.

– С ума вы обе сбрели?

– Нет, а ей надо было одну девицу увидать. Феденька, ты знаешь, что ее толстопузый хрыч другую высмотрел и сватается? Ну так она хотела докопаться – кто такова, хороша ли… Феденька, она – знаешь, как Психею рисуют? Ей, я чай, и шестнадцати нет… Плохи Анюткины дела.

– Да уж, – согласилась Федька. – И что она? Ревела?

– Нет, одно твердила: свадьбе не бывать!

– Да что она может?

Малаша пожала изящными плечиками.

– Мы и завтра туда поедем, – сказала она. – Только Платова в мою старую шубку переоденется. Она хочет с горничной из того дома знакомство свести, а я чтобы ей помогала.

– Есть ли где театр без интриг? – безнадежно спросила Федька.

– Она эту свадьбу расстроит, – уверенно заявила Малаша. – Я отродясь ее в такой злости не видывала.

– Меньше бы ты в ее дела совалась.

– Так ведь платит. А мне приданое собирать надо, – призналась Малаша. – Может, если будет приданое, то и Бес на меня иначе глядеть станет? Он-то отчего к Макаровой подкатывался? Оттого, что у нее деньги есть. А ей уже тридцать. Ей-богу, тридцать, мне швея Тихонова сказывала, она шила Наташке платье нимфы, еще когда в Москве замирение с турками праздновали! Помнишь, всех туда повезли танцевать, а мы, маленькие, в школе остались? Ведь и тебя возили!

– Да… – припоминая, сказала Федька. – Мне то ли одиннадцать лет было, то ли уже двенадцать, я амурчика танцевала. А только ты с Анюткой поосторожнее. Мало ли какой вздор она в голову посадит – и тебя впутает.

– А что она может сделать? Разве что к родительнице той невесты прийти и брюхатость показать? – догадалась Малаша.

– Ох, и взбеленится же ее старый хрыч! – Федька невольно рассмеялась.

До репетиции было еще время, она побежала в зал и там, в полном одиночестве, развернула крошечную записку.

«Любезный друг! – так начиналось послание. Федька подпрыгнула и закружилась. Она была счастлива безмерно. Я нахожусь в надежном месте, под покровительством человека, который может мне помочь, – прочитала она далее. – Мне обещано содействие. Как только будет возможно, я вернусь. Друг твой А.»

– Друг твой… – вслух произнесла Федька. – Друг твой…

Она еще раз прочитала записку, подивившись, какой, оказывается, у Саньки четкий и выработанный почерк. И задумалась – выходит, теперь уже незачем сидеть голой перед живописцем?