Береговая стража

– А потому – я к тебе в штаны не заглядывал и богатства твоего не знаю. Кучер же богато природой одарен, а она, видать, именно это качество в мужчине ценит. Потому ее и нужно подольше водить за нос. И не просто так – а с намеком: коли она-де свободна была бы, так ты бы первый к ней свататься прибежал.

– Этого еще недоставало!

Он прошелся взад-вперед, всем видом показывая недовольство.

– Ты должен ей понравиться, – уверенно сказал Келлер. – Она очень рано вышла замуж. Ее взяли за красоту из бедного житья. А она умна, понимает – за мужа надобно держаться. Потому никаких светских любовников за ней не числится. Кучер – тот для плоти. У нее никогда не было романа с молодым человеком, красивым и стройным, как сильф, понимаешь? Пусть ее душа заговорит – разумеется, если у нее еще осталась душа, а статочно – при последнем издыхании… Не беспокойся – тебе и делать ничего не придется. Покровитель твой снабдил отменным талисманом! Только болтай о себе поменьше.

Келлер указал на перстень.

– Это любовный талисман?

– Считай, что так.

Санька вздохнул.

– Конечно, ты, сударь, можешь в любую минуту покинуть нас и вернуться в театр, – ехидно сказал Келлер. – Но тогда ты лишишься покровительства знатной особы – это раз. Два – тут же попадешь в объятия управы благочиния – и толкуй ей, где ты провел ту ночь. А три – вылетишь из фигурантов. Театральное начальство не больно тобой дорожит – а ты ведь уже четвертый день в театре не показываешься. Так что оставайся-ка ты сильфом и выполняй приказы покровителя, это тебе лишь на пользу пойдет.

– Отчего вы – сильфы? – спросил Санька.

– Оттого, что мы всюду проникаем незримо, почти бесплотно, и видим то, чего простые смертные видеть не должны. Это выдумка Жана – но выдумка отличная, – сказал Келлер. – Он придумал нам славные имена. А потом из нашей добычи будет составлен новый журнал, который разойдется по столице огромнейшим тиражом – в тысячу двести или даже тысячу пятьсот книжек! Слыхал ли ты когда про такой журнальный тираж? Для столицы и пять сотен – много. Жаль, что ты не пишешь – мы бы тебе тоже имечко придумали. А так ты пока – безымянный сильф. Но с твоей помощью будет написано немало писем для «Кабалистической почты». Погоди, сударь, – а ты что, вообще никогда писать не пробовал?

– Нет! Не пробовал! – заорал Санька.

– Ну и черт с тобой, не пиши. Так вот, мы добываем правду для нашего журнала, а правда – товар редкий. Имен мы не назовем, да черта ли в именах? И так все узнают, о ком мы пишем. И даже весьма известных в обществе лиц узнают! Жан готовит письмо о человеке, которого ты непременно знаешь, напишет – дам почитать. А теперь перестань злобствовать, вот-вот явится волосочес.

Санька смаху шлепнулся на кушетку. Он не знал, как передать свое возмущение. Его горе, его судьба – выходит, лишь повод, чтобы компания типографщиков печатала околесицу?

Тут из сеней донеслась песня.
Покидает солнце воды
И восходит в высоту.
Ясный день всея природы

Открывает красоту! – бодро горланил Никитин. Он ворвался, хлопнул по плечу Келлера, вскочил на табурет и продолжал петь, потрясая руками, радостный и беззаботный.

– Слава те, Господи! Сдаю тебе нашего голубчика с рук на руки, – сказал Келлер. – Умаялся ему умные мысли внушать. А у меня еще полно работы. Туманский сказал, что загадку мою про перышко берет, но велел писать не столь пространно.

– А дал ли что за образец? – поинтересовался Никитин.

– Нет, да образец у меня в голове имеется, – и Келлер продекламировал:

Стоит древесно
К стене примкнуто,
Звучит прелестно,
Быв пальцем ткнуто.

– Царь Небесный! – воскликнул Никитин. – Какую древность ты помнишь! Это же пиита Тредиаковского!

– Ну и что? Загадка-то хороша. И лучшей загадки про клавесин я не знаю. А каков лаконизм? «Стоит древесно, к стене примкнуто» – ни одного словечка лишнего! Ладно, я в кабинет пошел, рабочая-то комната занята.

– Опять приступ малеванья?

– Он самый.

Келлер и Никитин дружно и громко вздохнули.

– А виньетку-то он изготовил? Хоть одну?

– Да, вот виньетка, и отменная.

Келлер показал Никитину листок. Санька тоже потянулся к бумажке. Там был изображен тушью двухвершковый старичище с длинной бородой, по видимости седой, в шапке особой конической фигуры и длинном платье, усеянном звездами, в поясе с изображением двенадцати крошечных знаков Зодиака. В руках он имел трость, которая была свита, по подобию модных соломенных тросточек, из трех ветвей; на шее, как щеголеватая красавица, имел большой медальон.

– Это кто ж, Астарот? – спросил Никитин.

– Он самый.

– А мы где ж?

– Сильфов он еще не рисовал. Жан с утра привез черновики писем, и надобно их сегодня свезти к Моське.

– Как будто Моська в состоянии оценить тонкости русской речи!

– Надо, брат Дальновид.

– Свезу, брат Выспрепар… Что ж это волосочес не идет?