Береговая стража

К счастью, на помощь примчался Никитин. Увидев даму, он сразу спрятал за спину руку, в которой были еще какие-то листки. Санька воззрился на Никитина с надеждой – сам сюда затащил, сам пусть и вызволяет!

– Вы обещались играть с другими? – неправильно поняв этот взгляд, догадалась дама. – Отчего же прямо не сказать было? Но я надеюсь, вы и к нам снизойдете…

Тут шелковая кисточка, украшавшая ее веер, упала на пол.

Санька ловко поднял ее и поднес даме на ладони, но она не торопилась брать кисточку – пальцами-то к ней прикоснулась, и не более того, даже не столько к ней, сколько к руке кавалера.

– Мы с мужем моим будем рады вас видеть у себя. Приезжайте, я научу вас мушке-памфилу, – говорила она. – У нас попросту, с полудня ко мне гости бывают. Спросите на Фонтанке, за Троицким храмом, дом Лисицына – всякий покажет.

Санька подумал, что дама, очевидно, госпожа Лисицына, и неплохо бы это уточнить, но произнести смог только:

– Да, сударыня…

Он еще раз взглянул на Никитина – тот подходить не торопился, хотя и стоял в двух шагах. При этом он улыбался – но так, что был похож на маленького хищного зверька.

– Вы мало бывали в свете, это поправимо. Приезжайте! Вам надобно набраться развязности…

– Да, сударыня.

Дама улыбнулась и отошла. Сразу рядом с Санькой оказался Никитин.

– Поздравляю с победой! Это весьма неприступная барыня. И красавица первостатейная!

– Не на мой вкус, – отрубил сердитый Санька.

– Чем тебе Лисицына не угодила?

– Толста… – буркнул Санька.

У него, как у всех его товарищей по ремеслу, было свое понятие о красоте: в первую очередь тонкая, тончайшая талия и стройные ножки, затем – приятное личико, а грудь такова, чтобы не мешать танцевать. Госпожа, которая зазывала в гости, была плотного сложения, а грудь – как у кормилицы из богатого дома. Это Саньке не очень понравилось. Лицо было хорошо, правильное, округлое, большеглазое лицо, да ведь без талии ему цена невелика.

Никитин проводил даму восхищенным взглядом.

– Ты погляди – не идет, плывет! То-то бедра… то-то пышность…

Как он разглядел бедра под широкими юбками – было решительно непонятно.

Саньке было не до пышности – Глафира еще не похоронена…

Он вспомнил о намерении ночью постучаться в окошко к Федьке – ничего, что она снимает комнатушку во втором жилье, снежок долетит! Он понял – надо спешить! И ощутил страх – как будто малое дитя, что проснулось и не нашло рядом няньки.

– Где я? Зачем я тут? – спросила растерянная душа. – Зачем эта музыка, эти ароматы? Отчего я не в одиночестве? Отчего я не оплакиваю свою любовь, а, впав в отупение, слышу музыку, отвечаю на вопросы, чему-то удивляюсь, на что-то негодую? Где мои слезы, где мой полет к небесам, чтобы хоть тень, хоть тающий след другой души, ушедшей, увидеть?

Санька развернулся и побежал прочь.

Никитин нагнал его уже в сенях.

– Да будет тебе, будет, – заговорил он. – Что ты в самом деле… А если бы тебя сейчас сатиром вырядили и на сцену вывели? Плясал бы, как миленький! Уймись, уймись… мы тут не для баловства… поди, выпей, тебе-то можно…

– Дурак, – ответил на это Санька.

– Ты ничего не разумеешь, – сказал Никитин, и его узкое личико было серьезным. – Для тебя ж, для обалдуя, стараемся.

Ты хочешь проучить убийцу своей дансерки? Ну так ступай и поднимай танцевать госпожу Лисицыну! Контрданс-то ты проплясать можешь? Это не вирши с завываниями читать! А потом мы, не дожидаясь домашнего концерта, улизнем и поедем к Летнему дворцу…

– Это еще для чего?

– А вот увидишь…

Глава девятая

Федька проснулась в доме Шапошникова и несколько минут лежала, улыбаясь. Ей тут нравилось – постельное белье хорошее, перина в меру мягкая, одеяло теплое, и печка к утру не выстывает, можно даже босиком по комнате пройти. Вот разве что в доме нет женщин – но фигурантки к услугам горничной не приучены. Правда, квартирную хозяйку Федька научила затягивать шнурованье, вместе с ней ходила частенько в баню, но никаких услуг от нее не просила – за услуги платить надобно.

– Санька… – проговорила она, особо выделив звонкий звук «н». Имя прозвенело, как камертончик, дающий верный тон всему дню, – и тогда только Федька стала выбираться из постели.

Завтрак принесли на подносе, и особливо порадовал крепкий черный кофей. Потом она в шлафроке и чепчике пошла в комнату, где предстояло позировать.

Дом был большой и причудливый, с флигелями и пристройками, одна из стены в коридоре, по которому шла Федька, была, судя по всему, дощатой перегородкой, и оклеена бумагой, явно утащенной из типографии – большие листы с колонками текста и картинками. Причем текст кое-где был даже вверх ногами.

Настроение у фигурантки было мечтательное – она думала о том, как вытащит из неприятностей Саньку и дождется наконец истинной благодарности. Она помнила, как обожгло то объятие…