Береговая стража

На самом деле он уже начал понимать, как это произошло. Он спешил и опомнился только у дома Глафиры, в шубе поверх театрального костюма. А маска обременительна, и его безмерно раздражало все, что крало у него хоть мгновение…

– Сорвали и бросили, не уронили?

– Наверно… я очень спешил…

– Куда же вы спешили? Господин Румянцев, мы оба, и Жан, и я, вам лишь добра желаем – и хотим получить полную картину всего, что было в тот вечер, – сказал Келлер. – Может быть, вы не понимаете, в каком положении оказались?

– Понимаю, – тут Санька вспомнил Федьку, которая обещала как-то помочь. И немного пожалел, что позволил юноше привезти себя в этот дом. Ведь придется говорить о Глафире и ее любовнике, а это нестерпимо. Федька хоть не задавала вопросов.

Видимо, он молчал слишком долго.

– Тогда говорите! Дайте возможность людям, которые к вам благосклонны, спасти вас! – крикнул Келлер. – Господи, ведь говорил мне Жан, что от береговой стражи толку не добьешься!

– Андрей Михайлович! Среди них есть и выпивохи, и просто дураки, но господин Румянцев не выпивоха и не дурак! Я это ясно вижу! И к тому же в береговой страже служит по крайней мере один приличный человек, которого все мы знаем…

– Вот вам философская тема для нашего журнала, Жан: о том, как добродетель своим простодушием более вреда причиняет, чем самое злокозненное зло, – сказал, успокаиваясь, Келлер. – Распишите ее поехиднее.

– Сия тема скорее для «Лекарства», – возразил Жан. – Туманский любит милые парадоксы. Я третьего дня видел гранки, там целый трактат о нескромности в любви. И так все вывернуто наизнанку, что дамам, оказывается, нескромность любовника милее оных достоинств!

Тут Санька, несмотря на скорбь и озноб, навострил ухо. Сам он как раз был любовником, вынужденным охранять репутацию дамы, и тема трактата показалась ему полезной. Но Келлер, видимо, уже мало интересовался такими причудами.

– Ты гранки, надеюсь, прихватил? – спросил он. – Сейчас не до того, а потом как-нибудь, на досуге…

– Я буду сегодня в типографии у Туманского, – сказал Жан. – А сейчас мне пора на службу. И то – еле выпросился, с утра-то…

– Ступай с богом, Жанно.

– Господин Румянцев, я вечером, коли не в театре, так тут буду, – пообещал юноша.

– Ты сразу во флигель заходи, господину Румянцеву там комнату отведут, ту, угловую.

– Да там к крыльцу не подойти – снегу по пояс.

– Я велю расчистить дорожку.

Когда Жан ушел, Келлер помолчал немного и опять взялся пытать Саньку. Тот уже и сам понимал, что лучше бы рассказать правду. Пока излагал события – озноб куда-то подевался.

– Диковинно. Стало быть, посредник между бедной Глафирой и ее любовником – кто-то из береговой стражи? – удивился Келлер. – Это новость! Теперь кое-что становится понятным.

– Что?

– Каким образом она с ним сговаривалась. Ведь к ней домой писем не носили, это я знаю точно. И кто же это может быть? Придется вам, сударь, взяться за перо и составить список товарищей ваших.

– Не всех, – возразил Санька. – Тот человек был в костюме и в маске адского призрака. А нас, призраков, которые уводят Альцесту, всего шестеро, со мной вместе. Это был не я – выходит, пятеро.

– Это уже лучше. Так кто эти люди?

Санька задумался.

– Сенька, то есть Семен Званцев. Еще Семен – Митрохин. Надеждин Борис. Трофим Шляпкин. Петр… как бишь его… Ваганов!

– Пятеро… Ну, подкупить фигуранта несложно, он за полтинник записочку передаст. И место для встреч самое лучшее – там, как я понимаю, мрак преисподний?

– Не всюду. Свет со сцены проходит через щели. А на сцене и плошки горят на рампе, и с боков спермацетовые свечки, а они яркие.

– Любопытная история получается, – сказал, подумав, Келлер. – Товарища вашего подкупили, чтобы он зачем-то Степановой солгал.

– Солгал?

– Да. Ведь что было сказано?

– Что к ней домой после представления приедут, так чтобы она была готова.

– А приехали?

– Нет! – воскликнул Санька. – Никого не было! Я там битый час проторчал – ни ее, ни кого другого!

– Видел ли вас кто возле дома Степановой?

– Да кто меня мог там видеть ночью и в такой мороз?

– Товарищи ваши убеждены, что вы убили Степанову. Отчего они так вас не любят?

– Да у нас никто никого… – тут Санька вспомнил про Федьку. Может статься, и эта не любит, а хочет заполучить в мужья. Для брака-то любовь не обязательна…

– Тяжко жить, когда никто никого не любит.

– Тяжко, – согласился Санька. – И когда все завидуют – тоже. Как Шляпкин Ваганову – тому танцевать фурию дали. Шляпкин, когда шестнадцать пар танцуют, в задней линии стоит, а Ваганов с Васькой Ивановым впереди в фуриях скачут.

– Это разве не женская партия?

– Нет, там высокие прыжки нужны, большой шанжман, ассамбле… – Санька по привычке тут же ладонями изобразил дикую пляску фурии. Это был едва ли не тайный язык танцмейстеров, объясняющих задание дансерам и фигурантам, – никто иной не понимал, что значат эти стремительные взмахи и скрещения ладоней.

– А вам завидуют из-за госпожи Платовой?

– Черт их знает.