Береговая стража

И, хотя Санька очень хотел, чтобы кто-то все уладил без его вмешательства, первая мысль была: этого еще недоставало…

Быть перед Федькой в долгу за такое – это уже опасно. Мало ли, что она вышивает ему платки и дарит пуговицы для фрака? Это – мелочь, ерунда. Он тоже может подарить – и жаль, что не отдаривался хотя бы баночкой с дешевой пудрой или белилами. Так оно было бы правильно… А за спасение от сыщиков, пожалуй, придется платить любовью… так она, кажется, и рассчитала…

– Хорошо, Федя, – сказал Санька. – Все сделаю, как ты велишь.

– Где квартирует Малаша – знаешь?

– Знаю.

– Ну вот… ты не унывай… я для тебя, ты же знаешь…

– Да.

Кабы не рябая рожа, подумал Санька, ох, кабы не рябая рожа…

И даже не эти картечные рябины – многие даже придворные дамы после оспы таковы и успешно замазывают личики, так что не придерешься. Беда в том, во-первых, что слишком часто Санька видел Федьку без белил и пудры, теперь как она ни прихорашивайся, хоть вершковый слой притираний наложи – он и сквозь этот слой ее уродство внутренним взором увидит. А во-вторых – смех будет на весь театр, если он, всегда показывавший береговой страже свое пренебрежение к Федьке, вдруг снизойдет. Этого допустить нельзя…

Да и какие амуры, если в сердце – доподлинная рана? Разве что Анюта могла бы по-бабьи утешить. Но сейчас к ней лучше не соваться – как бы не поссорить ее с откупщиком. Докапываясь до причин Глафириной смерти, сыщики и так много всяких амурных приключений обнаружат, а в городе за этим делом все будут с любопытством следить, не каждый день первую дансерку находят среди декораций с роковым шнурком на шее.

Ох, Глафира, Глафира, нежный голосок, крошечные ручки, бестелесное прикосновение пальчиков к подставленной ладони… словно золотой лучик из светлого рая падал на сцену, и нет его больше…

Слезы опять навернулись на глаза.

– Ступай, Федя, пока тебя не хватились, – сказал Санька.

И тут как будто маленькая молния меж них проскочила. Не только Федька быстро обняла его, но и он – ее, необъяснимо, без единой мысли, да еще и прижал на единый краткий миг. Потом они друг от дружки отшатнулись, и фигурантка еще мгновение глядела ему в глаза, прежде чем повернуться и убежать. Во взгляде были слова: твоя же я, дурак, вся твоя… Но в таком имуществе фигурант Румянцев не нуждался.

Следовало отойти подальше от театра и придумать, куда бы деваться. Гриша Поморский – на репетиции. Его старенькая матушка Саньку знает и пустит погреться, но нельзя же там просидеть у печки двое суток. Нужен человек, посторонний театру…

– Сударь, стойте! – и с этим призывом Саньку хлопнул по плечу некий человек. – Не бойтесь, я вам друг!

Голос был молодой, звонкий. Фигурант обернулся и увидел круглолицего юношу, без шапки, в одном фраке.

– Я знаю положение ваше, – сказал он, – но мне также известно, что вы невиновны. Я хочу вам помочь. Есть дом, где вам будет хорошо, куда не доберутся господа из управы благочиния, покамест это дело не разъяснится.

– Но кто вы? – спросил Санька, отчаянно соображая: лицо вроде знакомое, в театре попадалось.

– Я сочинитель! – гордо отвечал юноша. – Подождите меня вон там, за манежем, я только оденусь. И поедем отсюда! Здесь вам быть незачем.

В манеже еще несколько лет назад устраивались конные карусели – от них и получила название площадь перед Большим Каменным, хотя шустрые извозчики уже стали звать ее Театральной. Сейчас он за ненадобностью стал разрушаться, и столичные жители ночами таскали оттуда доски и бревна.

Не назвав имени, юноша убежал, и следы выдавали человека, от танцевального искусства весьма далекого, – он заметно косолапил…

Выбирать не приходилось – Санька перебежал к манежу, приютился там в заветренном месте и принялся ждать неожиданного благодетеля.

Он стал вспоминать – да, точно, юноша часто бывал в театре, и не только в партере или на галереях, но и за кулисами. В памяти прозвучало слово «Клеопатра». Да, точно, юноша был замечен в обществе Ивана Афанасьевича Дмитревского – человека, которого в Большом Каменном знали и уважали все. А «Клеопатра», статочно, трагедия, которую юноша предлагал Дмитревскому для постановки… Однако он не только проситель, он чересчур часто бывает в театре, у него какие-то дела, хотя с балетом они не связаны – скорее с оперой…

Минут через десять юноша, уже в шубе, прискакал по рыхлому снегу.

– Я извозчика нанял… да подымите же воротник, сударь!.. Бежим!

Извозчичьи санки ждали в двух шагах – оставалось сесть и накинуть на ноги тяжелую полсть, да еще подтянуть ее повыше – встречный ветер заносил седоков снегом.

Ехали недолго – мимо Сенной, за Апраксин двор и вдоль Фонтанки.

– Как звать вас, сударь? – спросил Санька первым делом.

– Свое прозвание я берегу для того времени, как покроюсь славой, – весело отвечал юноша. – И тот час недалек. А пока… так сразу и не придумаешь… Друзья зовут меня на французский лад – Жан, я откликаюсь.

– Мусью Жан? – уточнил Санька.