Берегите лес от пожара [СИ]

Виновных тогда так и не нашли. Черепа скоренько убрали, мусор вывезли.

Кстати, лесок «кладбищенские дизайнеры» вылизали идеально. Патрульные не смогли отыскать там даже «бычка». Это нервировало. Опрос местных показал, что и у этих нервы на пределе. О стрелках они были наслышаны и рощицу старались по возможности обходить.

Чуднов все горевал потом: «Эх, для чужих не повесили знак. Хотя бы „Острожно! Радиация!“» Роман Андреевич знал, что за самоуправную расстановку подобных знаков по голове начальство не погладит. А, с другой стороны, тогда бы и трупов не было…

…Капитан закурил снова, пуская дым в приоткрытое окно. Электромобиль, оставив мистику за задним бампером, выезжал на улицу Ильича…

* * *

Лаки — означает: счастливчик. Только с чего полагать счастливчиком сироту при алкоголике отце, которому однажды еще приспичило во второй раз жениться. И кого бы нашел еще — жирную азиатку-беженку с базара. «Подайте, кто сколько может. Сами мы не местные…» Войн не было, зато всплывали время от времени то контейнер с радиоактивными отходами, то выплевывал в сточные воды какую-то гадость очередной химкомбинат, и тогда люди снимались с мест и бежали, только вот, как готы, не писали на копьях «Вперед» и «Назад».

Неизвестно, на что бы Лаки решился, если бы не два друга — Феликс и Генка, затащившие его в бард-группу «Бэньши». Звали они Лаки давно, но он все отговаривался, придумывал несуществующие дела. А тут припекло: дома не посидишь, и по городу неприятно шляться в лютый мороз. Он пришел в полуподвал и остался.

Музыканты сперва показались Лаки немного сумасшедшими, отвязными, а еще веселыми, отважными — он так не мог.

Катерина сидела на стуле и в черной куртке, накинутой на плечи, со свесившимися рукавами, походила на нахохленного вороненка. А никак не на руководителя и довольно известного в городе барда. Вот гитара у нее была роскошная. Концертный «Хонер» с чуть потертым лаком корпуса, закругленным грифом и позолоченными колками. И голоса были похожи: и Катёнка, и ее гитары. Лаки признаться себе не мог, что заслушался, что остался именно из-за того, как она пела. Что пела — сперва не имело значения.

Белобрысый, незаметный, худой, Лаки сидел в углу и молчал. Самое странное, что его не прогоняли. Катишка объяснила потом, что когда на тебя смотрят такими глазами, стоит творить и жить.

Отец женился и съехался с новой супругой, а Лаки достался от нее дом — деревянный, без удобств, зато свой собственный. Отец не спорил, и Лаки поселился там с Тамагочи — собакой, которую сделал из железок и электронного хлама. Собака оказалась чокнутая, вредная, норовила цапнуть вставными челюстями за штаны и воем пугала соседей. Это и к лучшему — непрошеные гости Лаки не навещали.

Но в клуб парень все равно ходить продолжал. Даже научился на гитаре бренькать кое-как. И однажды, настраивая инструмент, услышал звонкое:

— Люди, хватит. Вылезаем из подвала. Весна!

Оказалось, город вовсе не похож на тот, к которому они привыкли. Волшебный, он насквозь был пронизан голубоватым весенним ветром, солнцем и цветением. Катерина таскала молодых музыкантов по почти деревенским уличкам. Многие даже не подозревали, что в городе такие есть. Затем провела узкой тропой среди свежего бурьяна, заполонившего недостроенные гаражи — в треугольный тупичок, обозначенный по центру синей колонкой водозабора. Над тупичком возвышались ограды и деревянные домики, выше — изысканно переплетенные ветви, а совсем высоко, прокалывая недосягаемую глубину весеннего неба с серебряными искрами голубей, внаклон стояла телевышка. Словно плыла в теплом воздухе.

— Это место зовется Кирит-Унгол.

— Почему? — черноглазая пухленькая Маринка перебросила через плечо длинную косу, похожую на драконий хвост.

Катерина указала рукой на высокий дом.

С улицы — совершенно обыкновенный, прячущий за кирпичным забором свою истинную стать, отсюда, снизу, дом был похож на крепость, зубцы которой заросли поганками спутниковых антенн. Дом нависал над тупиком и казался выхваченным из чужого мира.

Какое-то время все стояли то ли подавленные, то ли зачарованные тяжелой мощью. А потом, после прогулки, долго не могли разойтись. Застряли на углу, на потрескавшихся плитках, смотрели на дома, на небо, на деревья, смеялись и говорили ни о чем.

— Почему мы стоим? — не выдержал Генка, прикрывая длинными светлыми кудрями лопушастые уши. Словно от ветра.

— Потому что тут Мертвая Точка.

— Но мы же позавчера вон там стояли…

— Так она ползает, — лукавая улыбка пробежала по Катёнкиному лицу. — Или это дао: быть здесь и сейчас.

У нее за спиной легким звоном отозвалась гитара в матерчатом чехле.

Хриплый родной голос под гитару. Голос остался, а Катёнка нет.

Как Катерина злилась на этого «Катёнка»! Говорила, что, во-первых котенок пишется через «о», а во-вторых она давным давно драная, все повидавшая кошка. А Лаки было плевать. Имели значение только лезущая сквозь щели в неровно покрашенных горбылях сирень, и гитара, и голос.