Берегини

– Олав знал, что в честном бою может не одолеть воинов Торлейва, потому и повел себя подло, как вор, – вздохнула Смэйни. – Его хирдманны подожгли наш корабль, а пока пламя не поднялось, били всех, кто оставался на палубе. Я искала госпожу Асгерд, но Сигурд выпихнул меня за борт и велел укрыться на острове. Следом за мной он отправил Ормульва, и мы вдвоем, выбравшись на берег, поползли между камней в темноте, ища место, где можно было спрятаться. Я все порывалась вернуться помочь госпоже и маленькому Хельги, но Ормульв тащил меня дальше, сердито ворча, что его, отважного воина пятнадцати зим от роду, послали охранять никчемную рабыню. Крики и лязг оружия оглушили меня, страх отнял последние силы, я упала на землю и осталась лежать… Очнулась когда уже рассвело и вокруг стало тихо, и увидела драккар Олава, уходивший все дальше и дальше от острова. А потом поглядела на берег, на дымящиеся останки наших кораблей и увидела лежащих в воде, на песке и на камнях мертвых воинов. Здесь верят в то, что души героев, погибших в бою уносят на небо прекрасные девы-валькирии… я не видела ни одной, хотя в ту ночь, думается мне, у них хватило забот.

– А мне думается, что и у Хель в ее сумрачном царстве тоже прибавилось постояльцев, – проговорила Йорунн, нахмурив брови. – Хравн рассказывал, что именно там после смерти место предателей, воров и убийц!

– Неслыханное дело, – покачала головой Долгождана. – Матушка, многим ли удалось спастись?

– Говорят, люди Олава добивали раненых, потому и выжили только те, кого хранили боги и чья удача оказалась сильнее смерти, – ответила старая рабыня. – Торлейв конунг храбро сражался, и немало врагов полегло от его меча. Он потерял в бою правую руку, но остался жить, а сын его, Орм, погиб, защищая отца. Кого-то нашему Хравну удалось вернуть к жизни, но таких было немного.

– Скажи, Смеяна Глуздовна, а откуда шрам на лице у Эйвинда? – спросила Йорунн. – Уж не с той ли ночи?

– Когда люди Олава подожгли кнарр, Эйвинд оставался с матерью и братом, – стала рассказывать Смэйни. – Он защищал их как мог, но мальчишки не противники, лишь забава для воинов. Его дважды ударили топором – первый удар мог раскроить ему голову, но Эйвинд чудом увернулся, и лезвие лишь вспороло ему кожу на лбу. Второй удар пришелся по груди, но Сигурд успел оттолкнуть Эйвинда – крови было много, но ребра остались целы. Эйвинд упал, но сознания не потерял, и потому видел, что стало с Асгерд и маленьким Хельги… Сигурд потом схватил его в охапку и вместе с ним прыгнул за борт. Мы нашли их на берегу. Хравн долго выхаживал Эйвинда: раны на его теле были не так страшны, как раны в душе. После той страшной ночи Эйвинд перестал спать, а едва закрывал глаза – с криком просыпался. Я с ним много ночей просидела… возьмет меня, бывало, за руку, ладони ледяные… и лежит, в потолок смотрит. Зачем, говорит, они его зарубили? Хельги, братишку моего, зачем? Маму… за что? Не плакал никогда, просто шептал сквозь зубы. Мы с Хравном стали давать ему дурманящее зелье, только с ним он и засыпал ненадолго. Время прошло, боль утихла, но все равно и сейчас еще Эйвинд плохо спит по ночам. Он ведь, когда старше стал, поклялся умирающему отцу не водить ни жены, ни детей до тех пор, пока Мьолль не вернет. И теперь эта клятва покою ему не дает, все мысли занимает.

Воспоминания растревожили старушку, она охнула и схватилась за грудь:

– Простите, милые… Едва вспоминаю – снова сердце сжимается.

Долгождана обняла ее за плечи, утешая. А Йорунн поднялась, незаметным движением смахнула с ресниц набежавшие слезы и пошла в дом за настоем из трав, отгоняющим боль и тревогу. Она не понимала, как боги могли допустить такое зло. А еще – как сумел все это вынести и не зачерстветь душой двенадцатилетний мальчишка.

Перед сном Йорунн вдруг захотелось пойти к морю. Девушка спустилась по тропинке к большому валуну – сидя на нем можно было любоваться и морем, и островом. Взгляд Йорунн скользил то по последним отблескам заката на волнах, то по темнеющим утесам, то поднимался к белесому летнему небу. Мысли ее были горькими: не шел из памяти рассказ старой Смэйни. И многое виделось теперь иначе.

Не было больше в ее сердце обиды на северных воинов. Что еще им оставалось? Свои тоже, бывало, не от нужды – ради лишней гривны в мошне такое творили, что и вспоминать стыдно. Правду говорят: понять значит простить, и Йорунн знала, что теперь ни за что не оставит этих людей, как не бросил побратима Асбьерн, отказавшись от лучшей доли.

Она вспомнила, как говорила с конунгом здесь, на берегу моря, и как впервые заметила в строгих глазах печаль, которая не уходила даже тогда, когда Эйвинд смеялся. И чувствовала не жалость к мальчишке, в одночасье потерявшему братьев и мать, а восхищение человеком, который уже тогда вел себя как настоящий воин и вождь. Только бы боги не лишили его удачи, только бы и впредь помогали тому, кто не пожалеет жизни, чтобы выполнить обещание…