Берег

– При этом положении полы бы вымыть полагается, товарищ старший лейтенант. Ежели по-русски… - втискивая бутылки в вещмешок, сказал Таткин и покосился на Галю. - Чать, не в блиндаже, не в окопе, а тут он в доме со всеми был, лейтенант-то наш. Эхе-хе, земля ему пухом…

– В немецком доме мыть полы? Что-то не понимаю! - зарокотал Гранатуров. - Он погиб как солдат на поле боя. А не в этом доме, в теплой постели! Пришел, Иисус Христос? - обратился он к Никитину. - Садись, правдолюбец. Ты мне оч-чень нужен. И вот Гале нужен. Она нас обоих хотела видеть. Садись. Выясним кое-что необходимое…

– Благодарю. Мне удобней будет стоя, - сухо ответил Никитин, еще внутренне не приготовленный к продолжению вчерашнего разговора, и подумал неприязненно: "Но зачем она? Зачем понадобилось ее присутствие для выяснения наших отношений?"

– А надо бы, товарищ старший лейтенант, - сказал не без убеждения Таткин и, крякнув, взвалил вещмешок на плечи, заковылял к двери. - Сродственникам и женщинам завсегда это полагается делать. А то нехорошо как-то. Не в окопе, а в доме жили.

– Идите! - отрезал Гранатуров. - Хватит тут лазаря петь!

Он сам закрыл за солдатами дверь, медленно вернулся к столу и, продлевая медлительность движений, посмотрел с долгим выпытывающим вниманием на Никитина, проговорил, криво улыбаясь:

– Как спалось, лейтенант? Ты помнишь, что вчера говорил? Ты вчера правду говорил. Так?

– По-моему, да. Но стоит ли сейчас повторять? - ответил Никитин, не очень последовательно помня подробности своего впервые испытанного тяжкого опьянения, когда ему в бессилии и отчаянии перед незаполнимой пустотой хотелось вызвать на ссору Гранатурова и обвинить себя и всех, кто остался в живых, кто, казалось, не сознавал на поминках, что случилось вчера.

Гранатуров сел, привалился локтем к столу и уже острым, обрезающим взором глянул на Галю, которая молчала по-прежнему безжизненно, откинув руку с забытой сигаретой в пальцах.

– Так вот. Правда так правда, Никитин. До конца, - выговорил Гранатуров и повторил: - До конца. В сумке лейтенанта Княжко было письмо… Н-да, письмо Галине. Где оно? Принеси его и отдай. Ей отдай. Галине.

Никитин никак не ожидал, совсем не рассчитывал, что причина его вызова к комбату может быть связана с письмом, что разговор пойдет о письме Княжко, увидел тотчас же, как, уронив пепел на кожаное сиденье дивана, чуть-чуть вздрогнула, сместилась рука Гали, и ее блестящие сухим блеском глаза точно в ту секунду неспокойно заметили его и поняли, что он должен что-то сделать, объяснить, сообщить ей… "Что, Никитин? Что вы узнали о нем и обо мне? И нужно ли это?" Но Никитин, соображая, что необходимо сейчас сказать Гранатурову, не отвечал ей, и она наконец спросила голосом крайнего утомления:

– Какое письмо, лейтенант?

– Письмо?.. - проговорил механически Никитин, будто скользя по кромке отвесного обрыва, за которым лежал весь вчерашний день и где была смерть Княжко.

– Ну, что раздумываешь? - раздраженно загудел Гранатуров. - Что стоишь, ей-богу, как памятник? Отдай по адресу письмо. Не ясно, о чем говорю?

– Нет.

– Дурочку ломаешь, Никитин? Что не ясно? Где письмо?

– А что должно быть "ясно"? - сказал Никитин, вспыхнув злостью, как вчера на поминках, теперь явственно отдавая себе отчет, зачем ему, Гранатурову, надо было показать письмо Гале. - Во-первых, - проговорил он, захлестнутый неподатливым сопротивлением, - во-первых, комбат, лучше по уставу - на "вы"! Во-вторых, о чем вы спрашиваете? Никакого письма в документах лейтенанта Княжко не было. Вы, как и я, вчера слишком много выпили, и вам, комбат, привиделось какое-то письмо. ("Значит, он до моего прихода мог сказать о письме Гале, а я лгу… - пронеслось у Никитина. - Значит, на самом деле он требует от меня голую правду, чтобы это письмо доказало ей отношение Княжко".) Простите, Галя, - договорил он умереннее, оборачиваясь к ней. - Это ошибка…

– Ты, Никитин! Льешь воду, врешь! Где письмо? Порвал?

– Если вы будете "тыкать", комбат, и орать, я уйду немедленно.

Гранатуров толкнул локтем стол, задребезжавший неубранными грязными тарелками, и встал, посерев лицом, видимо, уколотый болью задетой об угол стола раненой руки. Прижимая ее к груди, с выражением гнева и перебарываемой боли, он приблизился к Никитину, опахнув госпитальным запахом какого-то лекарства, исходившего от несвежего бинта; глаза его без зрачков наливались шальным огнем.

– Ладно, давай по-интеллигентски, на "вы". Дураком меня считаете, лейтенант? Много пили вы! Мне память пока еще не отшибло, я-то все помню! И помню, как вы, лейтенант, - Гранатуров интонацией насмешки выделил слово "вы", - взяли у меня письмо. Знаете, Галочка, - он переменил тон, придавая голосу вкрадчивую мягкость, - знаете, что было написано в письме?

– Нет.

– Не знаете, что было в письме? Да, конечно, вы не можете знать.