Беранже

Приятели его из салона Лаффита буквально не спускают с Беранже глаз. Сейчас с ним нельзя ссориться, необходимо добиться того, чтоб этот человек, авторитет которого столь велик в массах, был бы в полном согласии с либеральным штабом в момент, когда определяются судьбы Франции.

Вопрос об избрании формы правления еще не решен, отложен на завтра. Но в «штабе либералов» он уже предрешен. Тьер переглядывается с Лаффитом. Они понимают друг друга.

В ночь с 29 на 30 июля Лаффит пошлет депешу герцогу Орлеанскому с предупреждением быть наготове. А Тьер вложит все красноречие бывалого журналиста в текст воззвания к народу от лица временного правительства. Надо ведь срочно обработать народное мнение, чтоб выиграть «игру»!

И мнение народного песенника необходимо подготовить накануне решающего дня. Либеральные его друзья превосходно знают, на каких струнках Беранже можно сыграть, на какие педали нажать, где нащупать уязвимые места этого истого француза, где обнаружить общие точки в его взглядах с либералами.

— Если не достигнуть теперь же согласия, то не окрепшая еще революция рухнет, захлебнувшись в кровавых смутах, — с тревожно-скорбной миной твердит песеннику старый мудрый Дюпон де Л’Ер.

Беранже настораживается. Он всегда относился к Дюпону с доверием, выделяя его среди других либералов.

Дюпон нагибается к уху Беранже, понижая голос до трагического шепота:

— Да, да! Уже сейчас в Нормандии назревает восстание, я знаю это из верных источников. Боже, что станется с бедной нашей Францией?

От шепота Дюпон стремительным крещендо поднимает голос до ораторского полнозвучия.

— При нынешней розни партий может повториться то, что случилось с первой республикой. Раздоры. Гибельные крайности. Террор…

Беранже невольно вздрагивает. Выстрелы за окном усиливают эффект речи.

— Разодранная на враждующие лагери, охваченная гражданской войной, родина наша может сделаться вновь добычей чужеземных вожделений!

Теперь Дюпон уже не шепчет и не восклицает, он говорит вполголоса, грустно, неторопливо, как будто беседует сам с собой. Да, он вполне искренен в своих опасениях и тревогах за Францию. Беранже чувствует это, и слова Дюпона находят отзвук в нем.

Вездесущий глава «штаба» Лаффит видит, что лицо Беранже омрачилось, и спешит «на помощь».

— Дорогой наш поэт. Будем думать и решать вместе. Не правда ли? Мы ведь с вами, и Дюпон, и молодые друзья, — все мы защитники принципа демократии. И наша общая задача, чтоб высокий этот принцип не был смыт бурливыми стихиями, которые столь часто нарушают расчеты дальновидных политиков… Народ должен исподволь освоиться с демократическим принципом правления. Как добиться этого? Не кажется ли вам, что над сенью конституционной монархии демократические учреждения скорее всего смогут расцвести и созреть? Это было бы лучшим переходом к республике, которая является общей целью наших стремлений. Не так ли?

Не дожидаясь ответа Беранже, в беседу вторгается Тьер. Он тут как тут. Да, он вполне солидарен с Дюпоном и Лаффитом:

— Учреждение республики возбудило бы сейчас среди французов гибельные раздоры и поссорило бы Францию с Европой.

Все согласно кивают. Беранже молчит.

— Надо найти такого человека, достоинства которого удовлетворили бы и сплотили все партии, — в том же стремительном темпе продолжает Тьер. — Но зачем же искать? Этот человек уже найден! Герцог Орлеанский предан делу революции. Герцог Орлеанский не шел против нас. Герцог Орлеанский сражался при Жемаппе и носил в сражении трехцветную кокарду. Герцог Орлеанский и есть тот король-гражданин, которого ждет Франция!

Все, что говорит сейчас Тьер, обязательно войдет в манифест, который он изготовляет.

Утром 30 июля листки с текстом воззвания будут расклеены по всему городу и народ прочтет их…

* * *

В ту самую пятницу 30 июля, когда безвестная женщина вручила Беранже трехцветное знамя, он должен был сказать свое слово на широком собрании либералов и республиканцев, где решался вопрос о государственном строе Франции.

Можно себе представить, какую тревожную ночь провел он накануне. Как горела его голова и колотилось сердце под напором противоречивых мыслей и чувств. В ушах звучали речи Дюпона, Лаффита, Тьера, а перед глазами плыли лица защитников баррикад…

Снова и снова он передумывал все сначала. До чего же труден для него этот вопрос! События последних дней неслись с такой неимоверной быстротой, он все время был в действии, не знал передышки…