Бенкендорф. Сиятельный жандарм

На скором привале, хоронясь в хлебах от внезапной и нежелательной встречи с французскими разъездами, шныряющими повсюду в поисках легкой добычи, Бенкендорф постоянно возвращался мыслями к давним дням юности, к горькому ощущению одиночества, которое преследовало его и в Барейте, и в пансионе аббата Николя, к коварному Беннигсену и его длинной боевой шпаге со стальным иссеченным эфесом, доставшейся ему, как он сам утверждал, от предков, служивших Карлу V, думал и о покойном императоре Павле — к нему относился не без страха, но искренне, стремясь заслужить благорасположение, вспоминал он и ветреный тревожный день, когда получил из жилистых рук флигель-адъютантский аксельбант. Затем мысль проваливалась еще глубже — к матери, с которой его почти насильно разлучили, к брату Константину, которого любил, к пахнущей парижскими дурманами актрисе Шевалье, даме темноватого происхождения, о которой было известно с точностью лишь то, что она любовница графа Кутайсова и супруга бежавшего из Франции актеришки — приятеля другого палача Лиона, тоже неудавшегося актера Колло д’Эрбуа. Он посылал на плаху несчастных даже быстрей Фуше и не менее злобно, чем Баррас и Фрерон в Тулоне и Марселе, Каррье в Нанте или Таллиен в Бордо. Последнего потом прославили как героя Термидора. Но мадам Шевалье при дворе русского императора ничем не напоминала буйных парижанок, с растопыренными неприлично ногами оседлывающих пушки.

Шевалье, когда никто их не мог увидеть, заигрывала с красивым быстрым офицериком, отлично гарцующим у дверцы императорской кареты. Взгляды Шевалье не укрылись от пристального внимания Марии Федоровны, и она выговаривала Бенкендорфу.

Только рука преданного Сурикова легким толчком сбросила его с заоблачных высот на землю.

На рассвете въехали в Волковыск, опустевший еще вчера. В придорожной корчме он узнал от испуганных грядущим нашествием мужиков, что князь Петр днем снялся со стоянки и двинулся по направлению к Минску. Утолив жажду кислым вином и расплатившись настоящими петербургскими ассигнациями за сопровождающих драгун и казаков, Бенкендорф, не теряя времени, скомандовал: «На конь! Рысью марш!» — и, вытянув не остывшего аргамака нагайкой, поспешил вслед, надеясь нагнать Багратиона или хотя бы Воронцова на первом привале. Он вез царский рескрипт, где впервые в истории России в подобных документах употреблялось слово «свобода», имеющее для каждого русского человека сакральный смысл. И мало того, это сладчайшее и притягательнейшее слово соседствовало с образом самого государя. Пусть народ древней Московии знает, за что прольет кровь.

«Воины! — восклицал государь. — Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я — с вами. На зачинающего Бог!»

Свита для графа и графини Норд

Мать цесаревича Павла Петровича императрица Екатерина Алексеевна, давно получившая титул Великой, хорошо понимала и вдобавок на собственном опыте убедилась, что Россией должен управлять человек образованный, сведущий в разнообразных науках. Он должен также собственными глазами увидеть, как живут люди в других странах, и желательно не только в европейских. Екатерина всегда ощущала недостаточность своих знаний и старалась пополнить их, для чего и затеяла обширную переписку с энциклопедистами и заботилась об отечественных ученых, одновременно без счету приглашая в ущерб своим профессоров да академиков из-за рубежа. Однако путешествовала она мало. Мало видела собственными глазами. А русская поговорка — она была весьма охоча до русских поговорок, как всякая иностранка, — гласила: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Так родилась идея поездки сына за границы империи. Она придавала огромное — государственное — значение этому мероприятию и не поскупилась: выделила триста тысяч рублей, пообещав гофмейстеру Салтыкову и подполковнику Бенкендорфу накинуть в случае необходимости.

Потом императрица вызвала из Гатчины в Петергоф сына и спросила:

— Кого хочешь взять? Вижу, ты прейскурантом моим весьма недоволен. Кстати, почему сидишь в Гатчине, а не наслаждаешься Мариинталем? Говорят, Мариина Долина чудо как приятна.

Цесаревич стоял понурив голову, пропустив мимо ушей грубоватый намек. Присоединить к спутникам, назначенным матерью, он мечтал особо доверенных друзей, занимавших в сердце первейшие места. Куда он без Федора Вадковского?

— Ну что стих? Называй без боязни, что откажу.

С сыном императрица часто объяснялась по-русски, и он морщился от тяжелого ее выговора.

— Насколько позволите, ваше величество, расширить список?