Бенефис Лиса

Когда она выходила из зала, трое солдат внимательно за ней наблюдали, потом посмотрели на Мартиньи и расхохотались. Когда она возвращалась, молодой солдат, который подтолкнул Мартиньи под руку, схватил ее за руку. Она попыталась вырвать руку, и Мартиньи вскочил и двинулся к ней на помощь.

— Прекратите.

— А ты, кто такой? Ее отец? — требовательно спросил парень.

Мартиньи схватил его за кисть, приложив усилие так, как его учили когда-то на тренировках по бесшумному убийству в Арисейге в Шотландии. Лицо парня исказилось гримасой боли. Сержант сказал:

— Отпустите. Он не хотел обидеть. Просто пошутил.

— Да, я так и понял.

Мартиньи проводил Сару обратно к столу. Она сказала:

— Быстро вы среагировали.

— Чувствую, когда нужно действовать. Я по натуре экзистенциалист.

— Экзистенциалист? — Она нахмурилась. — Я не понимаю.

— Новый взгляд на вещи, который проповедует один мой друг. Французский писатель по имени Жан Поль Сартр. Когда я был в бегах в Париже три года назад, я отсиживался у него в квартире пару недель. Он участник Сопротивления.

— Но что это значит?

— Много всякого. Мне показалось привлекательным предположение, что, живя в каждый момент полной жизнью, вы должны создавать ценности для себя своими действиями.

— Так вы и живете последние четыре года?

— Что-то вроде. Сартр просто выразил это для меня словами. — Он помог Саре надеть пальто. — Пора идти.

На улице уже стемнело. Музыка и веселье еще доносились со стороны ярмарки, хотя большинство ларьков уже закрылись из-за требования соблюдать затемнение. Они шли через опустевшую стоянку туда, где Мартиньи оставил машину, когда услышали топот сапог бегущих людей. Мартиньи обернулся. Приблизились двое молодых солдат. Сержант остался стоять на заднем крыльце бара и наблюдал.

— Ну, вот, — сказал тот, что затевал ссору в баре. — Мы с вами еще не закончили. Вас нужно поучить.

— Откуда такая уверенность? — резко сказал Мартиньи и, когда парень выбросил кулак для удара, ухватил его за кисть, повернул наверх и кругом, блокируя плечо. Солдат закричал, когда порвалась мышца. Второй солдат закричал от страха и отскочил, когда Мартиньи швырнул его приятеля на землю, сержант бросился бежать к ним, сердито крича:

— Вы, негодяй!

— Не я. Вы позволили этому случиться. — Мартиньи достал удостоверение личности. — Думаю, вам лучше посмотреть на это.

У сержанта вытянулось лицо.

— Полковник, сэр! — Он вытянулся и замер в ожидании.

— Это уже лучше. Вам потребуется врач. Скажите задире, когда он будет в состоянии слушать, что я надеюсь, что он чему-то научился. В следующий раз исход может быть смертельным.

Когда они уже ехали в машине, Сара спросила:

— Вы совсем не колебались, да?

— О чем вы?

— Я думаю, я поняла, что имел в виду Джек Картер. Мне кажется, у вас есть склонность к убийству.

— Слова, — сказал Мартиньи. — Игры в голове. Это все, чем я занимался годами. Ничего кроме разговоров. Одни идеи. Давайте обратимся к действительности. Давайте перестанем играть в игры с атласными платьями и обесцвеченными волосами. Вы знаете, какую технику применяют в гестапо в первую очередь, чтобы расколоть женщин-агентов, когда они попадают к ним в руки?

— Очевидно, вы намерены меня просветить.

— Групповое изнасилование. Если это не дает результата, последует применение электрического шока. У меня была девушка в Берлине. Еврейка.

— Я знаю. Картер рассказывал мне о ней тоже.

— О том, как ее пытали, а потом убили в подвале гестапо на Альбрехт-штрассе? — Мартиньи потряс головой. — Он не все знает. Он не знает, что этот Кауфманн, начальник гестапо в Лионе, которого я убил в прошлом ноябре, и был виноват в смерти Розы в Берлине в тридцать восьмом.

— Теперь я понимаю, — мягко сказала Сара. — Сержант Келли говорил, что вы были другим, и он был прав. Вы ненавидели Кауфманна годами, и когда, наконец, отомстили, то поняли, что это ничего не меняет.

— Какая мудрость. — Он холодно рассмеялся. — Отправиться туда и бросить вызов гестапо — это совсем непохоже на все те фильмы, что делаются на студиях Элстри. Во Франции пятьдесят миллионов граждан. Знаете, сколько из них являются по нашим оценкам активными участниками Сопротивления?

— Нет.

— Две тысячи, Сара. Две тысячи. — Ему было мерзко. — Я не понимаю, почему мы-то беспокоимся.

— Тогда, почему вы сами? Не только из-за Розы и вашего деда. — Он коротко взглянул на нее. — Да, и об этом я тоже знаю.

Повисло молчание. Он открыл одной рукой пачку сигарет.

— Хотите попробовать? Дурная привычка, но очень помогает в тяжелую минуту.

— Хорошо, — сказала Сара и взяла сигарету.

Он дал ей закурить.

— Кое-что, о чем я никогда не рассказывал. В тысяча девятьсот семнадцатом я должен был поступить в Гарвард. Тогда Америка вступила в войну. Мне было семнадцать. Официально непризывной возраст. Я пошел добровольцем и оказался в траншеях во Фландрии. — Он тряхнул головой. — Если существует ад на земле, это были эти траншеи. Убитым потеряли счет.

— Должно быть, это ужасно, — сказала Сара.