Бен-Гур

Привратник у входа взял поводья их коней и, начиная узнавать Бен-Гура, произнес те же самые слова, которые юноше уже доводилось выслушать у входа в этот дом:

– Во имя Божье – входите!

Глава 7 Симонидис возвращает долги

Маллух остался у входа; Бен-Гур вошел в дом один.

Помещение, в которое его провели, оказалось той самой комнатой, где он несколько дней назад так настойчиво расспрашивал Симонидиса. Новым в комнате была лишь стойка из полированной бронзы, водруженная на широкую деревянную подставку, поднимавшаяся выше головы рослого мужчины и несшая на выдвижных держателях зажженные серебряные светильники. Яркий свет падал на обшивку стен, на карниз с фризом из позолоченных шаров и на тускло поблескивающий слюдяными пластинками свод комнаты.

Сделав несколько шагов по комнате, Бен-Гур остановился.

Трое людей, находившихся в комнате, пристально смотрели на него – Симонидис, Илдерим и Есфирь.

Молодой человек быстро прошелся взглядом по лицам этих троих, словно пытаясь найти ответ на сформулированный его сознанием вопрос: «О чем они хотят говорить со мной?» Он внешне остался спокойным, но все чувства его были напряжены, потому что вопрос этот с неизбежностью вызывал и другой: «Друзья они мне или враги?»

Наконец взгляд его остановился на Есфири.

Мужчины смотрели на него доброжелательно; во взгляде же девушки он прочел нечто большее, чем простая доброжелательность, – слишком возвышенное, чтобы это можно было определить словами, но и без такого определения проникшее до глубины его души.

– Сын Гура…

Вновь прибывший взглянул на произнесшего эти слова.

– Сын Гура, – медленно повторил свое обращение Симонидис, тоном голоса выделив эти слова, словно желая вложить в них значение, столь важное для того, к кому слова эти были обращены. – Мир тебе, сын Гура, мир Господа отцов наших желаю тебе я. – Помолчав, он прибавил: – А вместе со мной желают тебе этого и мои близкие.

Старик сидел в своем кресле, царственно запрокинув голову. Бескровное лицо его выражало такую уверенность в себе, что все присутствующие забыли про изломанное пытками тело этого человека. Большие черные глаза под седыми бровями смотрели внимательно, но не сурово. Так длилось мгновение, после чего он прижал к груди скрещенные руки.

В значении этого жеста, воспринятого Бен-Гуром как приветствие, усомниться было совершенно невозможно.

– Симонидис, – ответил Бен-Гур, весьма тронутый словами старика, – священный мир, пожалованный тобою, я принимаю от всего сердца. И как это делает сын по отношению к отцу, желаю того же и тебе. Да будет с этого самого момента царить между нами совершенное понимание друг друга.

Столь деликатным образом он постарался устранить отношения хозяина и слуги.

Симонидис опустил руки и, повернув голову к Есфири, произнес:

– Дочь, принеси стул для хозяина.

Девушка поспешно встала и, подойдя к дверям, принесла оттуда стул. Держа его в руках, она со смущенным лицом остановилась, не зная, куда его поставить, и глядя то на Симонидиса, то на Бен-Гура. Те же молчали, испытывая подсознательное нежелание сидеть друг напротив друга. Когда же затянувшееся молчание стало уже неприличным, Бен-Гур осторожно взял стул из рук девушки и, подойдя к креслу старика, поставил стул у ног купца.

– Я буду сидеть здесь, – сказал он.

Он встретился взглядом с девушкой – всего лишь на какое-то мгновение; но обоим этого оказалось достаточно. В ее взгляде он прочел благодарность; она в его – благородство и терпимость.

Симонидис склонил голову в знак согласия.

– Есфирь, дитя мое, принеси мне бумаги, – со вздохом облегчения произнес он.

Девушка подошла к шкафу, открыла один из его ящиков, достала оттуда свиток папируса и, подойдя к креслу, подала его отцу.

– Ты сказал хорошие слова, сын Гура, – начал Симонидис, разворачивая листы папируса. – Нам следует правильно понимать друг друга. Поэтому, предчувствуя твои требования – которые, как я понимаю, ты решил временно не поднимать, – я подготовил список, в котором содержатся все необходимые сведения для обсуждения. Со своей стороны, я полагаю, что мы будем говорить только о двух вещах – во‑первых, о собственности и, во‑вторых, о наших взаимоотношениях. Не будешь ли ты так добр прочитать его?

Бен-Гур взял протянутый ему папирус, но посмотрел на Илдерима.

– Нет, – сказал Симонидис, заметив этот взгляд, – не смущайся присутствием шейха. Само содержание этого подсчета – ты увидишь это – требует присутствия свидетеля. В конце его, в специально отведенном для этого месте, вписано имя свидетеля – Илдерим, шейх. Он посвящен во все. Он твой друг. Всем, чем он был для меня, он станет и для тебя.

Симонидис, закончив фразу, посмотрел на араба, вопросительно кивнув головой; и тот с серьезным видом тоже кивнул со словами: «Ты сказал все».

Бен-Гур ответил на это:

– Я уже знаком со всем великолепием его дружбы и тревожусь только о том, как доказать, что я достоин ее.

Сразу после этого он перешел к делу:

– Позже, о Симонидис, я внимательно прочту эти бумаги; сейчас же, будь добр, возьми их и, если тебе не трудно, изложи мне кратко их суть.