Бен-Гур

— О незнакомка, равно жестокая и прекрасная, — сказал Мессала, помахав рукой. — Если Аполлон не похитит тебя, мы еще увидимся. Не ведая твоей страны, я знаю бога, чьим заботам тебя следует поручить, во имя всех богов я поручаю тебя… себе!

Видя, что миртил управился с лошадьми, он вернулся к колеснице. Женщина следила за его удалением, и во взгляде ее было что угодно, кроме неудовольствия. Но вот и вода. Она дала напиться отцу, потом приблизила чашу к своим губам, а затем, склонившись, передала ее Бен-Гуру, и никто еще не видел жеста более грациозного и благосклонного.

— Прошу, оставь ее себе. Она полна благословений, и все они — твои.

Тут же верблюд был поднят на ноги и уже готов был тронуться в путь, когда раздался голос старика:

— Подойди ко мне.

Бен-Гур почтительно приблизился.

— Ты был добр к страннику. Бог един, и именем его я благодарю тебя. Я — Балтазар, египтянин. В Великом Пальмовом Саду за селением Дафны, в тени пальм, стоят шатры шейха Ильдерима Щедрого. Мы его гости. Найди нас там. Там тебя будет ждать благодарность.

Бен-Гур, пораженный ясным голосом и учтивыми манерами старца, не отводя глаз смотрел за удалением верблюда, но заметит и то, что Мессала уехал с таким же беспечным весельем и издевательским смехом, с какими появился.

ГЛАВА IX Обсуждаются гонки колесниц

Обычно никто не вызывает такой неприязни, как тот, кто повел себя хорошо, когда мы сплоховали. К счастью, Малух оказался исключением из правила. Событие, которому он был свидетелем, подняло Бен-Гура в его глазах, поскольку он не мог отказать молодому человеку в смелости и решительности; если бы еще удалось заглянуть в прошлое Бен-Гура, можно было бы сказать, что день прошел не без пользы для Симонида.

До сих пор удалось выяснить только два ценных факта: юноша был евреем и приемным сыном знаменитого римлянина. Кроме того, в проницательном уме эмиссара формировалось еще одно важное заключение — между Мессалой и сыном дуумвира существовала некая связь. Но что это за связь? Как это выяснить точно? При всей своей сообразительности он не мог придумать подходящего способа. Но тут сам Бен-Гур прервал напряженную работу его мысли, придя на помощь. Взяв Малуха под руку, он вывел спутника из толпы, снова обратившей свой интерес к старому жрецу у фонтана.

— Добрый Малух, — сказал он, останавливаясь, — может ли человек забыть свою мать?

Вопрос был неожиданным, не имел видимой связи с предыдущими событиями и принадлежал к тому роду, который повергает вопрошаемого в замешательство. Малух взглянул на Бен-Гура, надеясь прочитать в лице намек на значение вопроса, но увидел только ярко-красные пятна на щеках и следы подавленных слез в глазах; и он отвечал машинально:

— Нет! — добавив с жаром, — никогда, — и мгновение спустя, начиная собираться с мыслями: — Никогда, если он израилит! — И наконец, вполне овладев собой: — Моим первым уроком в синагоге была Шема, а вторым — слова сына Сирахова: «Всем сердцем почитай отца своего и не забывай родильных болезней матери твоей.»

Красные пятна на щеках Бен-Гура стали гуще.

— Твои слова возвращают меня в детство; и, Малух, они доказывают, что ты настоящий иудей. Кажется, я могу довериться тебе.

Бен-Гур отпустил руку собеседника, схватился за складки своего одеяния на груди и прижал их, будто пытаясь умерить боль или чувство, острое, как боль.

— Мой отец, — сказал он, — носил хорошее имя и не был обойден почестями в Иерусалиме, где жил. Ко времени его смерти моя мать была в расцвете женской красоты, и мало было бы сказать, что она праведна и красива: языком ее говорил закон доброты, ее руками держался в благополучии весь дом, и она встречала улыбкой каждый новый день. У меня была младшая сестра, мы составляли семью и были так счастливы, что я не видел изъяна в словах старого равви: «Бог не может быть повсюду — поэтому он создал матерей». Однажды произошел несчастный случай с сановным римлянином, когда он, во главе когорты, проезжал мимо нашего дома; легионеры проломили ворота, ворвались в дом и схватили нас. С тех пор я не видел ни мать, ни сестру. Не могу даже сказать, живы они или умерли. Не знаю, что с ними сталось. Но, Малух, человек, приезжавший на колеснице, присутствовал, когда нас разлучали; он указал на нас солдатам; он слышал мольбы моей матери и смеялся, когда ее тащили прочь от детей. Трудно сказать, что глубже запечатлевается в памяти, любовь или ненависть. Сегодня я узнал его сразу же, с самого первого взгляда и, Малух…

Он снова схватил слушателя за руку.

— Малух, он знает, он носит с собой тайну, за которую я готов отдать свою жизнь. Он мог бы сказать, жива ли она, где она и что с ней; если она — нет, они — скорбь превратила двух в одну — если они мертвы, он мог бы сказать, где они умерли, от чего, и где ждут меня их кости.

— Но не скажет?

— Нет.

— Почему?

— Я еврей, а он римлянин.

— Но и у римлян есть языки, а евреи, как их ни презирают, умеют находить путь к этим языкам.