Бен-Гур

Бен-Гур рассматривал говорящего и там, где должны были круглиться члены здорового человека, находил только бесформенную массу, утонувшую в подушках под стеганым халатом темного шелка. Над грудой бессильной плоти возвышалась царственных пропорций голова — идеальная голова государственного мужа и завоевателя — голова с широким затылком и куполом лба, какие Микеланджело избрал бы моделью для портрета Цезаря. Тонкие седые локоны падали на белые брови, под которыми темным огнем сияли глаза. Лицо было бескровное, вздутое складками, с двойным подбородком. Одним словом, это были голова и лицо человека, который скорее изменит мир, чем позволит миру изменить себя, человека, которого можно две дюжины раз обращать в массу бесформенной плоти, не исторгнув не только признания, но даже стона, человека, который скорее расстанется с жизнью, чем с поставленной целью, человека, рожденного закованным в доспехи и уязвимого только для любви. К этому человеку Бен-Гур простер руки с раскрытыми ладонями, как будто предлагая и прося мира.

— Я Иуда, сын Ифамара, последний глава дома Гуров и князь иерусалимский.

Рукав халата открывал правую ладонь купца, длинную и тонкую ладонь, обезображенную пытками. Она сжалась в кулак, и это было единственной реакцией — ни тревоги, ни. удивления не отразило лицо, и совершенно бесстрастным был ответ.

— Князья иерусалимские — дорогие гости в моем доме, я рад видеть тебя. Дай молодому человеку стул, Эсфирь.

Девушка взяла оттоманку и поставила возле Бен-Гура. Когда она подняла голову, их глаза встретились.

— Мир Господа нашего да пребудет с тобой, — сказала она. — Сядь и отдохни.

Снова заняв свое место у кресла, она еще не угадывала цели его прихода. Женская проницательность, когда дело не касается таких чувств, как жалость, милосердие, соболезнование, уступает мужской; в этом разница между женщиной и мужчиной, который многое может вынести, пока женщина не утрачивает своих способностей. Она знала только, что жизнь нанесла гостю тяжелые и еще не залеченные раны.

Бен-Гур, не садясь, почтительно произнес:

— Умоляю доброго господина Симонида не счесть мой приход вторжением. Прибыв вчера по реке, я услышал, что он знал моего отца.

— Я знал князя Гура. Мы были компаньонами в некоторых предприятиях в странах за морями и пустынями. Но садись, прошу тебя, и, Эсфирь, вина молодому человеку. Неемия говорит о сыне Гура, который некогда правил половиной Иерусалима, старый дом, очень старый, клянусь нашей верой! В дни Моисея и Иисуса Навина некоторые его сыны были отмечены Господом и делили славу с великими сими. Трудно поверить, что их потомок, придя к нам, откажется от чаши вина из винограда, созревшего на южных склонах Хеврона.

Когда речь его была закончена, Эсфирь уже стояла перед Бен-Гуром с серебряной чашей. Она протянула вино, опустив глаза. Он мягко коснулся ее руки, отводя, и глаза их снова встретились; только теперь он заметил, что девушка мала ростом — едва до плеча ему, — но очень стройна, что лицо ее миловидно, а черные глаза излучают нежность. Она добра и красива, подумал он, и похожа на Тирзу, если та жива. Бедная Тирза! Вслух он произнес:

— Нет, твой отец… если это твой отец, — он помедлил.

— Я Эсфйрь, дочь Симонида, — с достоинством ответила она.

— Эсфирь, дочь Симонида, когда твой отец услышит то, что я собираюсь сказать, он не осудит, если я не сразу приму предложенное им славное вино, и ты, надеюсь, тоже не осудишь меня. Прошу, задержись здесь ненадолго.

Теперь они оба, будто связанные обшей целью, смотрели на купца.

— Симонид! — сказал Бен-Гур твердо. — Когда умер мой отец, у него оставался верный слуга, носивший твое имя, и мне сказали, что это ты!

— Эсфирь! — сурово окликнул старик. — Здесь, а не там, если ты дочь своей матери, здесь, а не там твое место!

Девушка взглянула на отца, на гостя, затем поставила чашу на стол и послушно вернулась к креслу. На ее бесхитростном лице отразились удивление и тревога.

Симонид вложил левую руку в опустившуюся на его плечо руку дочери и сухо произнес:

— Я состарился, имея дела с людьми, состарился задолго до своего возраста. Если тот, на чьи слова ты ссылаешься, был другом, знающим мою историю, он не мог не сказать тебе, что жизнь отучила меня доверять себе подобным. Да поможет Бог Израиля тому, кто к концу своих дней узнает столько, сколько знаю я! Немного есть людей, которых я люблю, но они есть.

Одна из них та, — он поднес к губам руку, в которую была вложена его ладонь, — кто до сих пор была самоотверженно предана мне, и чьей преданностью я дорожу так, что умер бы, лишась ее.

Эсфирь склонила голову и коснулась щекой его волос.

— Вторая моя любовь это только воспоминание, о котором могу сказать, что оно вмещает целую семью, ради которой… — голос его ослабел и задрожал, — … если бы я только знал, где они.

Бен-Гур, вспыхнув, шагнул вперед и воскликнул:

— Мои мать и сестра! О них ты говоришь!

Эсфирь, как будто обращались к ней, вскинула голову, но Симонид овладел собой и ответил холодно: