Белый ворон

Станет беспогонный, но при чине по лесу гонять, Соловья-разбойника волшебной палкой в зад тыкать: «Ты чего, скотина волосатая, рассверистелся, мозгами двинулся, будто тебя с елки голой жопой на Илью уронили? Ты чей обоз, бестолочь, разъербенил, всю его стоимость до копейки выплатишь. Не то в следующий раз сможешь только из той самой жопы звуки с дерева издавать, да и то, если тебя в дом лесных престарелых на полметра под дерн не определим».

Соловей испуганно головой мотает с натянутым на задницу глазом. Илья Муромец расстарался. Разбойник, думал — Илья с ним на бой за закон и порядок вышел, а Илюшенька при кувалде тридцать три года на печи инвалида корчил бессловесного, мослами страдающего, часа своего выжидая. Зато слез с печи в самом что ни на есть законе, ног не обмочив. Что с того Соловья взять, малоумный он с большого дерева и морда у него дебильная. Не такая фотогеничная, как у дурака по должности. Или царевича.

Царевич или еще какие-нибудь сказочные герои, кроме вышеназванного дурака, во всех сказках непременно Иваны. Быть может, потому, что в том дремучем лесу издревле блатные Иванами исключительно главарей кличут на своем воровском языке.

Но менту от этаких коллизий не легче, он полянки попроще захватывает — ягода, правда, мелковата, волк при ней облезлый какой-то или лев с выбитым клыком, но что поделаешь. Каждый сверчок в непролазных дебрях свое место знает, что захватил, то и уберешь. Или тебя уберут, как кому повезет. На чужой урожай пасть не раззевай! Тем более, на самые обильные полянки. Тут растут деньги Иванов одного ведомства, тут собирает урожай другое. Иногда, правда, они друг друга стрелами одаривают, однако сами почему-то целыми остаются, а всходы с каждым годом обильнее и обильнее, оттого, что под прущим из лесной земли изобилием все время свежее удобрение. Не какая-то неведомая химия, могущая вызвать аллергию даже у царевичей-королевичей, а естественная — трупы списанных в тираж львов-волков. И все прекрасно, на их место желающих полным-полно, только успевают со всех сторон сползаться.

В стороне остается мудрый ворон, крылья, правда, белые, но в глухой чаще его не видно. Может быть, он и попитался бы падалью, да где ж успеть, если на нее столько желающих? Страж лесной, воитель за справедливость и тот порой не успевает к приварку за ягодой.

Ничего страшного, вон у краюшки леса какой-то тип робко пытается грибок сорвать, побыстрее его в лукошко сунуть — и назад с колотящимся от страха сердцем. Грибы в лесу дремучем никто не жрет, мутаций всяких ядовитых и без них хватает, да и нагибаться за такой мелочью лень, а может, просто руки не дошли, когда не успеваешь все лесные дары перемолачивать. Однако порядок есть порядок.

Прихватывает мент проклятого расхитителя народного лесного добра и визжит во все горло: «Попался, наконец, погубитель. Вот кто подрывал корни нашего богатейшего леса, расшатывал во все стороны дубы-березы и воровал у народа не хватающие ему для полного изобилия радиоактивные грибы. Ату тебя! Колись, сука, что еще натворил, а то я тебе за пазуху для полноты подвышечного счастья самолично грибов напихаю. Значит это ты занимался в лесу разбоем, совершал поворот могучей реки и посылал вражеские сигналы во все стороны?

Колись, мы и так все знаем. Редкая птица, говоришь, долетит до середины, самоубийца явная? На той птичке, между прочим, и дактилоскопия это непременно докажет, отпечатки твоих пальцев с трупным указателем под ногтями по поводу найденного неподалеку скелета мамонта, стоявшего на страже пропавшего главного художественного достояния нашего родимого леса в виде картины „Иван-царевич пежит Василису Прекрасную на сером волке“.

Ты на меня затравленно не смотри, думаешь, нам неизвестно, кто прокладывал в экологически чистой чаще вредный всем зеленым, а также другим помешавшимся на той зелени газонефтепровод, контролируемый мафиозной группировкой в твоем лице?

И хоть со страха обосрись напоследок, но вещественных доказательств по маковку елки, на которой ворон клюв чистит. У нас есть неубиенные доказательства, как ты, злодей окаянный, лизал заграничный сапог ядерной контрабандой и государственной тайной по поводу самовозгорающегося телевизора, за полученные вражеские кредиты брал хабаря с-под размещений заказов, открывал рынки сбыта в любимый лес всякому залежалому с времен нашей гражданской войны ихнему говну и затрахал до смертоубийства лучшую пограничницу овчарку Свобода имени Анджелы Дэвис.

Если тебе, вражина, всего этого мало, можем и про твои подвиги былые вспомнить, начиная со всенародного кровопускания времен коллективизации-менструации, а также большевистско-фашистской агрессии от тайги до британских морей. Уразумел, подлюга, замахнувшийся на самое святое, — на независимость родимого леса от объективных обстоятельств и субъективных факторов стихийной напасти в виде бесконечных осадков при полной засухе?