Белый ворон

— Ты должен немедленно ехать в школу, — напомнила о моих отцовских обязанностях жена.

— Папуля, можешь не спешить, — присоветовал сын.

— Что, им Пушкин не понравился? — выясняю причину моего вызова на ковер.

— Я же говорю — они дурные, — начал давать оценки своим учителям Гарик. — Не учил стихи — плохо, учил — плохо. Сумасшедшие на голову идиоты!

— Значит так, дорогие мои. В школу я сегодня не отправлюсь — это, как говаривает сын юриста, однозначно.

— Тебе на нас наплевать, — взвизгнула жена.

— Правильно, — то ли поддержал ее, то ли приветствовал мое решение сын.

— Сабина, быстро свари кофе, — озадачиваю супругу.

Действительно, куда мне спешить, подумаешь, Гарик в школу ходить не будет, тоже еще беда, если золотую медаль я ему, можно сказать, почти обеспечил.

— Папуля, — ласково отирался возле меня сынок, — а я им такие стихи читал. Не только Пушкина. «На кладбище ветер свищет, нищий снял штаны и дрыщет…»

— Так вот отчего меня вызывают в школу! — картинно закатываю глаза. — Ты отвратительно учишься, классику перевираешь. Ведь Александр Сергеевич писал:

Буря воет, ветер свищет,
От мороза треск идет.
На могиле нищий дрищет,
Говно падает, как лед.

— Я больше не буду, — точно так, как его дружбан Костя, на всякий случай покаялся сынок и полюбопытствовал: — А что ты мне подаришь на день рождения?

— Один подарок ты уже заработал.

— В школу не пойду?

— Нет. Держи часы. Настоящий «Лонжин». Золотой. Дядя Вова просил передать. Его на твоих именинках не будет.

— Ну и черт с ним, — отчего-то не огорчился по поводу отсутствия Саблезубого на своем юбилее Гарик.

Правильно, дядя Вова часы передал, чего еще требуется? Гарик — не певец Лещенко; он полагает, что на своем торжестве вполне обойдется без самого господина Коробова.

— А что бы ты хотел получить в подарок от меня?

Ни на секунду не задумываясь, Гарик выпалил:

— Новый скейт!

— Знаешь, я тебе уже другой подарок приготовил, — огорчаюсь по поводу своей недогадливости. — Это дом. Самый настоящий дом.

— А зачем он мне? Давай лучше скейт! — точно, как это изредка делаю я, пожимает плечами Гарик.

— Не скажи. Когда-нибудь дом пригодится. Кроме того, дом — своеобразный якорь жизни. Пусть у тебя будет собственность. Только собственник может считать себя свободным человеком.

— Хорошо, согласен. Беру… Папуля, сам подумай, мне сейчас дом пока рано. Я еще маленький. Скейт нужнее. Давай к дому скейт.

— А жирно не будет? Скейт, наверняка, дорогой, баксов тридцать стоит?

— Почти пятьдесят, — выпалил Гарик, искренне переживая — вдруг я не пойду на дополнительные траты.

— От тебя одни расходы, — замечаю в ответ. — Ты меня разорить хочешь, не иначе. Ладно. На тебе полтинник, выберешь скейт по своему вкусу.

По тому, как радостно ухмыляется Гарик, я с ходу понял — он еще и наваривает пару долларов, намеренно завысив цену дорогого в сравнении с домом подарка. Пусть так, где наша не пропадала, зато благодаря куску доски на роликах он, кажется, позабыл об автомате.

— Дорогой, куда кофе? — заглянула в гостиную Сабина.

— В кабинет. Несколько часов прошу меня не тревожить.

— А к директору? — не сдается жена.

— Ладно, если успею, заеду сегодня, — капитулирую перед таким напором по поводу сигнала тревоги из общеобразовательной системы.

24

Когда-то у меня было железное правило читать ежедневно минимум два часа. Причем не «Муму» или «Как закалялась сталь», а совсем другую литературу.

Моя специальность не зоология или металлургия, оттого я вместо этих книжек изучал искусствоведческие. Однако в последние годы веду работу над собой все реже и реже. Палочкой-выручалочкой для отговорок собственной совести служат объективные обстоятельства плюс наличие Студента, коренное изменение традиционных рынков сбыта, а главное — невозможность нормальной работы без учета различных нюансов так называемой политической обстановки. Не очень приятно ковыряться в этом дерьме. В сравнении с политикой запах разложившегося трупа может показаться тонким ароматом дезодоранта «Август», однако бизнес есть бизнес.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы штудировать какую-нибудь книгу по искусствоведению, я почти целый час убил на чтиво дискеты, притараненной Рябовым, а затем, поняв всю серьезность обстановки, мгновенно расслабился. Эта естественная реакция всегда помогала мне сохранять твердый рассудок в театре абсурда, именуемом жизнью.

Отключив компьютер, я откинулся на спинку вольтеровского кресла и подмигнул портрету старого маркграфа кисти Рослина. Тебя бы сюда, великий политик прошлого, подумал я, быстренько сбежал бы позировать туда, где творил в последние годы жизни знаменитый Эль Греко.