Белый раб

Когда я слышал все эти песни и смех, мне становилось ещё грустнее. Заметив это, спутники мои всячески стремились развлечь меня. Никогда ещё не было у меня таких милых товарищей, и я находил какое-то облегчение даже в их неумелых попытках отвлечь меня от мрачных мыслей. В Карлтон-холле я пользовался среди рабов большою любовью — я ведь положил немало труда на то, чтобы завоевать её. Давно уже я отказался от нелепых предрассудков и глупого тщеславия, которые когда-то создавали преграду между мной и моими товарищами по несчастью и вызывали с их стороны заслуженную неприязнь ко мне. Жизнь многому научила меня, и я не был уже способен стать на сторону угнетателей и разделять их ложное убеждение в своём природном превосходстве. Убеждение это основано на предвзятых мыслях и на самом грубом невежестве и давно уже отвергнуто всеми светлыми и передовыми умами, но оно до сих пор остаётся незыблемым символом веры для всей Америки и главной, я сказал бы даже — единственной, основой, на которой зиждется весь несправедливый институт рабства в этой стране. Я старался завоевать расположение и любовь моих товарищей, живя их жизнью, проявляя интерес ко всем их горестям и заботам. Не раз, пользуясь тем привилегированным положением, в которое меня поставил мистер Карлтон, я оказывал им разные мелкие услуги. Случалось, правда, что я переходил границы дозволенного и навлекал на себя серьёзные неприятности тем, что сообщал мистеру Карлтону о жестокостях его управляющего. Несмотря на то, что эти попытки не всегда достигали успеха, несчастные товарищи мои испытывали ко мне чувство горячей благодарности.

Заметив, что я опечален, спутники мои прервали некие и, сказав мне несколько слов сочувствия, продолжали беседовать между собой вполголоса, по-видимому для того, чтобы их весёлый разговор не оскорблял моих чувств. Меня очень тронуло их внимание, но мне не хотелось, чтобы моё горе омрачало те немногие светлые часы, которым, быть может, не суждено было повториться в их тяжёлой жизни. Я сказал им, что их веселье одно только и способно рассеять мою грусть, и хотя сердце моё разрывалось от муки, я попытался улыбнуться и сам затянул песню. Все стали подтягивать, послышался смех. Шумное веселье их позволило мне снова погрузиться в молчание.

Я пребывал во власти самых естественных человеческих чувств. Я любил жену и ребёнка. Если бы смерть вырвала их из моих объятий пли мы были бы разлучены какой-то роковой и неотвратимой силой, я бы, разумеется, оплакивал их утрату, но к моей печали не примешивались бы другие, более горькие переживания. Но если самые дорогие сердцу узы, связывающие мужа с женой и отца с сыном, неожиданно со всею жестокостью разрываются по прихоти какого-то кредитора, да ещё кредитора чужого человека, если тебя заковывают в цепи, вырывают из дома, где ты жил, волокут на продажу лишь во имя того, чтобы покрыть долги человека, называющего себя твоим господином… Эта мысль поднимала в моей груди волну горькой ненависти и жгучего возмущения против законов страны, допускающих подобные порядки, и против людей, которые терпят эти законы. Эти неистовые и дикие метания, раздиравшие мне сердце, были для меня ещё тягостнее, чем печаль от внезапной разлуки.

Но как ни тяжки подчас наши переживания, в конце концов они всегда улягутся сами. И после того как минует период полного отчаяния, душевный мир человека стремится прийти в привычное для него состояние равновесия, Вспышки неистовой, но бессильной ярости вначале как-то совсем сломили меня. Но постепенно чувства мои смягчались, пока наконец не перешли в тупую, но уже постоянную тоску. Лишь изредка под влиянием внешнего мира я на мгновение забывал о ней, но затем она с новой силой овладевала моей душой.

Глава двадцать шестая

Мы прибыли наконец в Чарлстон, столицу Южной Каролины. Нам там дали несколько дней отдохнуть после нашего длинного пути. Как только усталость, от которой мы еле передвигали ноги, прошла, нам выдали новое платье и привели нас в приличный вид: надо ведь было, чтобы мы произвели хорошее впечатление на покупателей. Затем нас отвели на невольничий рынок и выставили напоказ. Женщины и дети были в восторге от своей новой одежды. Казалось, они наслаждались новизной своего положения, и, глядя, с каким усердием они стараются найти себе нового хозяина и быть проданными за наиболее высокую цену, можно было подумать, что все деньги от продажи достанутся им самим. Как и большинство моих спутников, я был куплен генералом Картером. Это был один из самых богатых плантаторов в Южной Каролине, который владел поистине княжеским состоянием. Нас немедленно отправили на одну из его плантаций, расположенную поблизости от города.