Белый раб

Из ее слов я узнал, что все изменилось в доме с приездом полковника. Мисс Каролина объявила ей, что полковник самого дурного мнения обо мне и был крайне недоволен, застав меня снова в господском доме. Мисс Каролина добавила, что, узнав о нашей предполагаемой свадьбе, полковник Мур заявил, что Касси слишком красивая девушка, чтобы стать женой такого шелопая, как я. Он, полковник, сам позаботится о ее судьбе. Мисс Каролина запретила поэтому своей служанке даже и думать обо мне.

- Нечего плакать, - сказала молодая леди в заключение, - я буду досаждать отцу просьбами, чтобы он не забыл о своем обещании. Мы найдем тебе хорошего мужа, и тогда что же еще тебе нужно?

Так думала госпожа. У служанки, как я имел возможность убедиться, были более возвышенные взгляды на брачный союз. Мне еще не вполне было ясно, чем объяснить поступки полковника. Было ли это просто новым проявлением досады и гнева по поводу моего неуместного и бесплодного обращения к его отцовским чувствам? Или это противодействие нашему браку имело другие причины, такие, о которых я без дрожи не смел и помыслить? Я не мог сказать Касси о своих страхах: это только напрасно испугало бы ее и встревожило. Могло, правда, существовать и еще одно предположение. Отец Касси, как рассказывали старики, был родным братом полковника Мура, и полковник мог не желать брака между нами как между двоюродными братом и сестрой. Но и об этом мне не хотелось говорить Касси.

Касси знала, чья она дочь. Но с самого начала нашей дружбы я убедился, что ей совершенно неизвестно, какие нити связывают нас. Миссис Мур, как я имел основание предполагать, была лучше осведомлена о происхождении как Касси, так и моем. Женское любопытство и ревность супруги давно помогли ей раскрыть эту тайну.

Как бы там ни было, но, зная все, она не видела препятствий к моему браку с Касси.

Не видел их и я. Разве я мог подчиняться правилам приличия - выражение, оправдывающее любую жестокость, - которые отказывали мне в праве иметь отца, считая родственную связь между нами несуществующей, и в то же время восставали против нашего брака с Касси во имя родства более отдаленного?

Но я знал, что Касси чаще руководствуется чувством, чем разумом. Она принадлежала к общине методистов и, несмотря на беззаботную веселость, всегда тщательно выполняла все религиозные обряды. Я боялся разрушить наше счастье, мучая Касси сомнениями, которые считал излишними. Умолчав с первых дней нашей любви о существовавшем между нами родстве, я чувствовал, что признание с каждым днем становится все более нежелательным и трудным для меня. Поэтому, выслушав ее рассказ, я просто сказал ей, что, как бы сильно ни ненавидел меня полковник, я твердо знаю, что ничем не заслужил его нерасположения.

- Что же ты намерена делать? - проговорил я после минутного молчания, крепко сжимая руку Касси.

- Я твоя жена, - ответила она. - И никогда, никому, кроме тебя, принадлежать не буду!

Я прижал ее к своему сердцу. Мы опустились на колени и обратились к богу с горячей мольбой благословить наш союз. Нам не дана была возможность с большей торжественностью отпраздновать наше бракосочетание. Но неужели благословения хотя бы двух десятков священников придали бы больше святости связывавшим нас отныне узам?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Встречаться со мной моей жене удавалось только украдкой. Ночи она вынуждена была проводить, лежа на ковре подле постели своей госпожи. Доски пола считаются в Америке вполне приемлемым ложем для невольника, даже если это женщина и к тому же любимая служанка в доме своих хозяев.

Касси приходилось ночью по нескольку раз подниматься, чтобы выполнять какое-нибудь требование мисс Каролины, которая привыкла вести себя, как избалованный ребенок. Поэтому, убегая, чтобы повидаться со мной, она рисковала заслужить наказание. Стоило ей попасться, и ничто - даже власть красоты, которую так ярко воспевают поэты, - не спасло бы мою очаровательную маленькую Касси от плети.

Как ни кратковременны, как ни редки были посещения Касси, все же их было достаточно для того, чтобы создать и поддерживать в моей душе целый новый мир радостей и чувств. Жена моя редко бывала со мной, но образ ее всегда стоял перед моими глазами, делая меня нечувствительным ко всему, что не имело отношения к ней. Все окружающее тонуло в каком-то радужном сне. Тяжелая работа в поле уже не угнетала меня. Я даже не ощущал ударов плети, на которые не скупился надсмотрщик.

Вся душа моя была так переполнена радостью, которую я черпал в нашей огромной взаимной привязанности и счастливом ожидании встреч, что для тяжелых переживаний не оставалось места. В те мгновения, когда я прижимал к груди мою нежную подругу, я достигал вершин человеческого счастья, испытывал блаженство, превосходившее все, о чем я когда-либо мог мечтать.