Белый олеандр

Теперь до меня доносился только ее плач. Плакала она, как ребенок, всхлипывая, икая, шмыгая носом.

Снова его умиротворяющий голос.

Я представила, как он ее обнимает, качает на груди, гладит по голове, и, что самое ужасное, она позволяет. А потом они займутся любовью, и она уснет, думая, какой он добрый, наверно, все-таки ее любит, и что все утрясется. Так он всегда и делал: ранил, а потом успокаивал. Я его ненавидела. Он являлся домой, расстраивал ее и снова исчезал.

Пришло письмо от матери. Я начала его вскрывать и вдруг сообразила, что оно адресовано не мне, а Клэр. Зачем это? Я ей никогда про Клэр не рассказывала. Отдать письмо или нет? Решила, что рисковать нельзя: мать может пригрозить, наврать или испугать. В крайнем случае скажу, что вскрыла по ошибке. Я пошла к себе и разрезала конверт.

Дорогая Клэр!

Да, будет чудесно, если вы приедете. Я так давно не видела Астрид — боюсь ее не узнать — и всегда счастлива познакомиться со своими преданными читателями. Внесу вас в список посетителей. У вас же не было судимости? Шучу.

Ваш друг,

Ингрид.

Мысль о том, что они переписываются, сковала меня тошнотворным страхом. «Ваш друг, Ингрид». Наверное, Клэр написала после того, как я застукала ее за чтением моих бумаг на Рождество. Я испугалась, чувствовала себя преданной и беспомощной. Потребовала бы объяснений, но не хотелось признаваться, что вскрыла письмо. Порвала его и сожгла в мусорном ведре. В надежде, что Клэр расстроится, не получив ответа, и бросит эту затею.

Стояло серое февральское утро, настолько хмурое, что со двора не было видно Голливудских холмов. Мы собирались к матери. Клэр обо всем договорилась. Она надела мини-юбку, водолазку и колготки, все коричневое. Поморщилась, глядя в зеркало.

— Может, лучше джинсы?

— Джинсы нельзя.

Думать о встрече было почти невыносимо. Мать могла сделать ей больно. Или могла ее покорить. Я не знала, что хуже. Клэр была моей, она меня любила. Зачем матери вставать между нами? Но это же моя мать, ей вечно надо быть в центре внимания, все должно крутиться вокруг ее персоны!..

Мы не виделись со времен Старр. Марвел отказывалась отправлять меня на специальном автобусе, считала, что чем меньше у нас контактов, тем лучше. Я взглянула в зеркало. Что мать теперь обо мне подумает? Шрамы на лице были только началом, с тех пор много чего произошло. Я не знала, как себя вести, я была уже слишком взрослой, чтобы прятаться в ее молчании, а теперь еще и волновалась за Клэр.

Потрогала лоб:

— Кажется, заболеваю.

— Волнение перед сценой. — Клэр разгладила юбку. — Я тоже нервничаю.

Я сомневалась насчет своей одежды: длинная юбка, мартинсы, толстые носки и вязаный свитер с кружевным воротником из «Фред Сигал», где отоваривается весь модный молодой Голливуд. Мать стошнит. А переодеться не во что, ничего другого у меня теперь не было.

Ехали на восток целый час. Клэр возбужденно болтала, она не выносила тишины. Я смотрела в окно и сосала мятный леденец, закутавшись в толстый ирландский свитер. Постепенно пригороды сменились складами пиломатериалов, полями, запахом навоза и длинными туманными видами в рамочке защитной лесополосы из эвкалиптов. Колония для несовершеннолетних, мужская тюрьма. Больше двух лет назад я приезжала сюда совсем другой девочкой в розовых туфельках. Узнала магазинчик. Упаковка колы, двенадцать штук, за два доллара сорок девять центов.

— Направо.

Проехали по той же асфальтовой дороге к женской тюрьме, мимо дымовой трубы, водонапорной башни и сторожевой вышки на входе. Припарковались на участке для посетителей.

Клэр сделала глубокий вдох.

— На вид не очень ужасно.

На фикусных деревьях воинственно каркали вороны. Дрожа от холода, я натянула на пальцы рукава свитера. Прошли сторожевую вышку. Охрана отобрала книгу, которую Клэр привезла в подарок — «Ночь нежна» Фицджеральда, ее любимая. Металлодетектор зазвенел от моих ботинок, и пришлось снимать. Бряцанье ключей, с шумом захлопнувшаяся дверь, рация — саундтрек свидания с матерью.

Мы сидели за столом под синим навесом. Я смотрела на дверь, откуда появится мать, а Клэр — в сторону распределителя, где толпились новые заключенные. Некоторые подметали двор — сами вызвались от скуки. В основном молодежь, одна-две старше двадцать пяти. Каменные лица не предвещали ничего хорошего.

Клэр пыталась храбриться.

— Что они пялятся? — Поежилась.

Я разжала кулак, внимательно посмотрела на линию судьбы. Жизнь будет тяжелая.

— Смотри в другую сторону.

От напряженного ожидания прошиб пот. Кто знает, вдруг они станут друзьями? Может, мать все-таки не затеяла никакую игру. Или хотя бы не самую подлую. Клэр могла бы ей писать, а потом когда-нибудь дать хороший отзыв о ее поведении.