Белый олеандр

— Чем ты думала?! — Она размахивала пухлыми руками и, не будь бинтов, наверное, ударила бы. — Естественно! Шляешься по ночам черт знает где!

Я прошла мимо и прежде всего выпила викодин, зачерпнув воды из-под крана. Потом молча отправилась к себе, закрыла дверь и легла. Раны давали извращенное удовлетворение — радость, что они видны и останутся шрамы. Какой смысл носить боль внутри? Вспомнила девочку с расцарапанными руками из детского центра. Она была права: пусть, черт дери, будет видно!

Глава 14

Швы алели на щеке, подбородке, руках и ногах. Теперь в школе пялились иначе — не как на шлюшку, а как на уродца.

Мне так больше нравилось. Красота обманчива, лучше демонстрировать боль и безобразное лицо. Марвел предложила припудривать рубцы, а я отказалась. Я была разрыта и исполосована, как угольный разрез, и окружающим придется смотреть. Пусть им становится дурно и снятся кошмары!

Оливия еще не вернулась, «Корвет» тихо стоял под брезентом, оросители включались каждое утро в восемь ровно на семь минут, а фонари зажигались в шесть. На пороге копились журналы. Я их не трогала. Пусть ее «Вог» за шестнадцать долларов раскиснет от дождя.

Какая наивность! Прилепляюсь, как моллюск, к любому, кто уделит мне хоть каплю внимания! Я поклялась держаться на расстоянии, когда она вернется. Научусь одиночеству. Все лучше, чем потом разочаровываться. Одиночество — нормальное состояние человека, надо привыкать.

Я думала о ней, куря травку с Конрадом и его приятелями под трибунами стадиона. Парней я больше не боялась. Оливия была права. Я знала, чего они хотят, могла дать или не дать. На что я ей вообще сдалась? Она может купить себе браслет «Георг Йенсен» или вазу «Роблин».

На Рождество вновь стало жарко. Поверженную долину и горы накрыл, как мигрень, густой смог. Судя по курьерам, мужчинам и другим явным признакам, Оливия вернулась. У Марвел праздновали с размахом: вытащили из гаража зеленую металлическую елку, украсили двери и окна разноцветным пушистым дождиком, похожим на ершик для бутылок, поставили на черном дворе снеговика, а на крыше — светящегося Санту с оленями.

Пришли родственники. Меня не представили. Я разносила крекеры и сырные шарики в ореховой крошке. Они делали семейные фото, в которых никто не предложил мне встать рядом. Я пила взрослый эгг-ног с обжигающим бурбоном, а когда стало совсем невмоготу, вышла во двор.

Сидела в темноте в игрушечном домике и курила забытую кем-то сигару. До моего слуха доносились рождественские песни, которые круглосуточно крутила Марвел: «Рождество» Джоуи Бишопа и «В Вифлееме» Нила Даймонда. Старр хотя бы на самом деле верила в Христа! Мы сходили в церковь, поглазели на ворох соломы в яслях и младенца Иисуса, новорожденного Царя.

Из всех праздников, отмеченных красным цветом в сентиментальном американском календаре, мать больше всего ненавидела Рождество. Помню год, когда я вернулась из школы с самодельным ангелочком с блестками на крыльях из тонкой бумаги; она отправила его прямиком в мусорное ведро, не дожидаясь, пока я усну. В сочельник она всегда перечитывала «Второе пришествие» Йейтса: «Что за чудовище… ползет в Вифлеем». Мы пили глинтвейн и гадали на рунах. Она не пришла в школу послушать, как я пою с классом «Придите, верные» и другие рождественские гимны. Даже не отвезла меня.

И вот теперь, когда я тенью ходила за Марвел по торговым центрам, слушала оглушительные записи рождественских песен и смотрела на сережки с подсветкой у Марвел в ушах, я начинала понимать маму.

Представляла, что мы сейчас вместе в Лапландии, где зима длится девять месяцев. Живем в расписном доме, носим войлочные сапоги, пьем молоко северных оленей и празднуем солнцестояние. Привязываем на деревья вилки и сковородки, чтобы отпугнуть злых духов, лакомимся забродившим медом и собираем осенью галлюциногенные грибы. А когда идем по нужде, олень ходит следом, жаждая соли наших тел.

В доме наклюкавшийся брат Эда, Джордж, переоделся в Санту. Его гогот перекрывал остальные голоса. Эд сидел рядом на кушетке, еще более пьяный, но тихий. Джастин получил в подарок набор гоночных автомобильчиков, на который ушла недельная зарплата Эда, а Кейтлин — пластмассовую розовую детскую машину. Мои подарки покупались в магазине «Все за доллар»: брелок для ключей с фонариком и свитер с изображением игрушечного мишки. Сейчас я как раз была в нем — Марвел настояла. Я курила сигару и включала фонарик на долю секунды раньше, чем загорался нос оленя Рудольфа на крыше. Наша с Руди тайная беседа.

Как легко умереть, когда ты пьян: залез в ванну, уснул и утоп. Никакая черепаха не приплывет на помощь, ни с какого самолета не заметят. Я взяла мамин нож и стала играть в «раз-два-три» на полу домика. Спьяну через каждые несколько раз попадала по пальцам. Подняла руку, с удовлетворением рассмотрела кровь. Такое же удовлетворение я получала, когда люди таращились на мои красные шрамы и отворачивались. Раньше меня считали красивой. Напрасно! Теперь вы видите, какая я на самом деле!