Белый конь

Озабоченные случившимся, они судили и рядили, как выгородить, обелить старика, чем и как извинить его перед уважаемым человеком, когда тот придет за щенками. Спорили, галдели, не чинясь и не стесняясь, кидались словами, да с таким пылом обсуждали случившееся, словно речь шла о их насущных проблемах, решить которые завтра будет уже поздно.

Наиболее великодушные простили старику его проступок, говоря, кто знает, как мы поступим в его-то годы, не следовало, понятно, топить, но что тут особенного, что он такого сделал, нам бы дожить до его лет… Кое-кто даже ученого винил — неужели в целом квартале никого, кроме бедного старика, не нашел, нас бы попросил, вырастили бы ему щенят, куда старику в его-то годы…

Все верещали разом, всякий судил на свой лад, и в этой словесной пучине потонули и старик, и ученый, а вместо них всплыли мелкие личные горести и болести.

Тараторили о своем, наболевшем, выуживали затаенное на сердце, выносили на свет божий застарелые обиды и огорчения, то ли отводя душу, то ли утешая себя.

И все валили, разумеется, на превратную судьбу.

Среди гама и шума, сетований и споров старик побрел к калитке, незамеченным выбрался на улицу.

Он шел один.

Никто его не догнал, никто не окликнул.

Не торопясь миновал улочку, свернул на другую, сбегавшую к берегу Мтквари.

В конце улицы за тихим двором стояла на реке ветхая мельница, и крутилось мельничное колесо, шлепая воду лопастями и крутя жернов, заставляя его перемалывать зерно.

До бредущего старика донесся понятный ему теперь звук — словно что-то бултыхнулось в воду.

«Будто камень в океан…»

___________________

(1979 г.)

Перевод Э. Джалиашвили

В снегопад

Снегопад на дворе…

Я вижу из окна, как валит снег, как покрываются белыми хлопьями деревья, крыши, улица, люди. Снегопад начался недавно. Начался как-то сразу, неожиданно. Улице словно не хватает воздуха. Словно вытеснили его эти большие, снежные, величиной с крылья бабочки, пряди; они кружатся беспрестанно и застилают все вокруг.

— Снег, — слышу я голос жены из другой комнаты, — выгляни. — По голосу жены я догадываюсь, что она рада снегу, и говорю:

— Да, знаю.

— Давно не видела я такого снега.

— И я давно не видел…

Мохнатые снежинки липнут к стеклам окна и тут же тают. Снаружи стекла мокрые, испещрены каплями талого снега. Прохожие топчут снег, покрывший мостовую. Я не слышу, но чувствую, как хрустит под ногами прохожих свежий снег. Со двора на улицу выбегают — с салазками тепло закутанные, краснощекие дети и исчезают в вихре снежных хлопьев.

— Видел детей? — спрашивает жена.

— Видел, — говорю я.

В комнате тепло. Я сижу у окна, опершись локтем о письменный стол. В печке что-то глухо, потаенно гудит. Хорошо, что в комнате тепло, когда на дворе снег; сейчас, думается мне, тепло дороже всего.

А снег идет.

Улица становится похожей на рисунок, и кружение бесчисленных снежинок придает ему таинственность… Во всяком случае мне так кажется.

Я чувствую плечом прикосновение сначала руки, потом — теплого тела.

— И наши дети тоже будут вот так бегать в снегопад, — говорит мне жена.

— Конечно, — говорю я, — конечно, и они будут так бегать.

Пальцы жены вплетаются в мои волосы. Я чувствую, что она хочет мне что-то сказать. Я знаю, она улыбается и, полузакрыв глаза, смотрит вниз, на заснеженную улицу.

— Странно, — говорит жена, — сейчас я вспомнила нашу первую встречу. Снега такого не было, но зима… — повторяет она с особым выражением. — Помню, я спускалась по улице Бесики. Скользко было, я боялась упасть. Потом я заметила внизу ребят, они кучей стояли на углу и кидали снежками в девушек, вот точь-в-точь, как эти.

И правда, на углу нашей улицы крутились запорошенные снегом озорники, они галдели во всю глотку, быстро лепили снежки и бросали их через мостовую. Мне не было видно, в кого они старались попасть, но я слышал взвизгивание, смех и представлял себе, как девушки, испуганные и все-таки довольные, ловким движением тела уклоняясь от летящих снежков, пробегают под моим окном.

— Я не так боялась снежков, — говорит жена, — как боялась упасть — поскользнуться и грохнуться на виду у всех, когда в меня запустят снежком… Смотрю, как раз в это время ты идешь, я и попросила проводить меня. Конечно, очень неловко было просить совсем незнакомого человека… Но ты был так вежлив… Так добр…

Я слушаю и смотрю на улицу. На дворе по-прежнему метет. Низкую черепичную крышу всю занесло. Из закопченного дымохода клубами ползет серый дым, плывет вверх, рассеивается, бледнеет и исчезает в снежинках.

— Потом ты проводил меня до проспекта Руставели, — вспоминает жена, — и там мы очень вежливо распрощались… Могла ли я тогда подумать или хотя бы на минуту допустить, что…

Почему-то мне вспоминается Бакуриани… Не помню уже точно, когда это было, кажется, года два или три назад. А может быть, и все четыре года прошло с тех пор…