Белый конь

Домой добрался в сумерки. Устало отворил калитку. Во дворе никого не было, но ему и не хотелось встречаться сейчас с кем-либо. Вошел в комнату, отыскал спички, зажег лампу. Собака со своими щенками лежала в корзинке и все так же виновато смотрела на хозяина. Старик, пряча глаза, поставил лампу на стол. Внезапно ему стало тягостно в комнате, грудь стеснило, и еще духота эта. Пожалел, что покинул мельницу. Растравленный, смятенный, не находя себе места, крутился он по комнате, и сомненье все же точило душу. Решить он уже решил, как быть со щенками, но что-то мешало, что-то останавливало, как будто услышанного на мельнице было недостаточно.

Он снова вышел во двор.

Хотя бы соседи на балконах загалдели сейчас разом, уговаривая: потопи ты щенков, на кой плодить бродячих собак. Но соседи, занятые своими делами, и не заметили его.

«Будто камень в океан…»

Утром старик поднялся чуть свет. В комнате еще стоял мрак, и он припустил фитиль. С трудом оделся, пальцы не слушались, и он долго провозился со шнурками на ботинках.

Потом выпустил во двор собаку и закрыл двери…

Потом осмотрел щенков, каждого в отдельности — не прорезались ли глаза.

Потом порылся в сундуке, вытащил ветхий паласик и бережно завернул в него слепых щенят…

Потом уложил теплый подрагивающий и шевелящийся сверток в сшитую женой холщовую сумку…

На полдороге заметил, что собака по пятам идет за ним.

Он отогнал собаку и погрозил ей. Собака повернула назад, но на углу присела на задние лапы и оттуда следила за хозяином.

Старик поплелся дальше. Он знал, собака снова увязалась за ним, бредет на расстоянии, но что было делать, бранью и угрозами не подействуешь, а вернуться домой и запереть ее не хватало сил. И проклятой дороге не было конца, тянулась и тянулась. Старик шел и шел по ней, волоча тяжелую сумку. «Набрались же тела!» — подумал он с сожалением.

«Будто камень в океан…»

Возвращаясь с мельницы обратно во двор, он окинул взглядом балконы, не заметил ли его кто. Но люди, видно, еще спали. Пустынно было и на улице, лишь у духана Антона крутились любители утренней выпивки, нетерпеливо дожидаясь открытия.

Старик наискосок перешел улицу и понуро побрел по тротуару, оставив духан Антона позади.

Он выглядел спокойным. Покой дался ему ценой бессонной ночи. До самого утра убеждал он себя, что лучше потопить щенков, чем оставить в живых, — для них же будет лучше. Долго терзался он сомнениями, но в глубине его души незаметно разрослось чуждое и неведомое ему чувство мести, определившее участь щенят.

Дядя Григол уверил себя, что ученый в золотых очках обманул его, во всяком случае, не всю правду сказал. Может, не доверился или ни во что его не поставил — подумаешь, какой-то темный старик, неуч. Что собаки надобны для науки, он растолковал ему, это верно, да о главном умолчал, скрыл, как собирается использовать бедных щенков. И старик думал, что отплатит ученому, подтопив щенят и оставив его ни с чем. Заявится осенью за щенками, а дядя Григол отправит его с пустыми руками, даст от ворот поворот. Но сначала выскажет ему все.

На углу старика чуть не сбил с ног Зеленый френч. И старик наверняка бы упал, не поддержи его сам же Зеленый френч. Он извинился, недоумевая: «Столько улиц пробежал и никого не встретил, надо же было именно на вас налететь, дядя Григол!» И все переживал: «Не ушиб вас, не ушиб?» Глаза у него лихорадочно бегали, и лицо было ошалелое.

— Ничего, ничего, не ушиб, — успокоил его дядя Григол и пошел было дальше.

— Голова трещит! — простонал Зеленый френч. — Хоть бы рюмочку! Умру, если не выпью!

— Антон не открывал еще духана.

— Откроет, куда денется, — вымученно улыбнулся Зеленый френч. — В этом его работа — утром открывать, вечером закрывать! А вы куда направляетесь, дядя Григол?

— Домой иду.

— До утра на мельнице просидели?!

— Чего там было сидеть до утра!

— А мы славно провели вчера время, и вино было что надо! Я вас ничем не обидел, дядя Григол?

— Чем ты мог обидеть, сынок?!

— И их тоже?

— И их тоже.

— Это хорошо, мирно разошлись, значит! — Зеленый френч и говорил, и слушал равнодушно, без внимания, кроме водки, ничто его сейчас не занимало. Взгляд его прикован был к духану Антона.

— А ты здорово вчера ученого… Глаза открыл мне на него.

— Какого ученого?

— Того… моего знакомца… в золотых очках.

— В золотых очках?!

— Ну, которому я щенят растил.

— Каких щенят, дядя Григол? — неподдельно удивился Зеленый френч.

— Как — каких? Ты же сам отговорил, чего, мол, их растить, череп им вскроют, ток пропустят…

Зеленый френч воззрился на старика бессмысленным взглядом и недоуменно развел руками, всем своим видом говоря: ни о чем подобном слыхом не слыхал!

— Да ты послушай!

— Ничего такого не помню, дядя Григол! Помню, как Джелалэддин воротился, вина принес…

— Оба ведь уверяли — замучат собак, затерзают, погубят, жалко их, и собака божья тварь. Оба твердили!

— Убей, не помню!

— Постой, постой! Как так не помнишь?!

— Что за собаки, что за ученый! Провалиться на месте, будь я последний гад, если знаю! Кроме Джелалэддина, никто на мельницу не заглядывал, откуда взялся ученый?