Белый Дозор (под псевдонимом Алекс фон Готт)

Раскаленным солнцем сжигаю кожу,
Ветер сушит слезы и ранит веки.
Ты героем был, стал теперь ничтожен,
Ты ушел в закат, ты ушел навеки.

На краю земли, по тропинке ночи
Ты уходишь прочь, я бегу по следу.
Страж ворот земных отвечать не хочет.
Нечем мне помочь, мне твой путь неведом.

Я спрошу ветра севера и юга,
Как разрушить скорбь – я не знаю правил.
Не бывало в мире вернее друга,
Так зачем теперь ты меня оставил?

Я искал ворота в иное царство,
Я швырял проклятья в глухое небо.
И какой же бог нам судил расстаться —
Я не знаю, был ты, а может, не был.

Я закрыл глаза, я забыл про смелость —
Нити всех дорог у твоей могилы.
Я не знаю сам, что теперь мне делать —
Разве клясть богов в недостатке силы.

Я твое опять повторяю имя,
Лишь кедровый лес отзовется плачем.
Время двинуть вспять, пусть оно застынет.
Знай, что будет так и никак иначе.

Я узнал от тех, кто богов мудрее,
Что растет на свете цветок чудесный.
Он вернет мне смех, он тебя согреет
Горе улетит, умерший – воскреснет.

Вновь пускаться в бег до окраин света,
Хоть не привыкать, далека дорога.
Ты меня во тьме ожидаешь где-то.
Для тебя могу стать сильнее бога.

Расцветает солнце бутоном светлым,
Видишь, в небеса улетает сокол.
Я приду к тебе по воде и пеплу,
Я приду к тебе по осколкам стекол.

Под последние печальные аккорды Невзор ушел из клуба под руку с Кариной. Под их подошвами хлюпала кровь и хрустели осколки битого оконного стекла. Ночь упырей только начиналась...

4

На ночь ворота Ваганьковского кладбища надежно закрывались. По территории кладбища носились свирепые бродячие собаки, готовые порвать любого чужака со стороны (именно чужака, потому что служащих кладбища собаки почитали за своих и не трогали). Охрана кладбища, испытывавшего в последние дни похоронный аншлаг (несмотря на отсутствие больших возможностей по новым захоронениям), несколько нетрезвых мужичков, ближе к полночи набились в бытовку и устроили примитивный карточный турнир. В покер и преферанс играют люди с высшим образованием, а кладбищенские сторожа режутся в то, что попроще, например, в буру.

– Молодка! – гаркнул расхристанный и краснорожий хранитель могил Борщенков и шваркнул своими картами об изрезанную столешницу, всю покрытую ожогами от притушенных сигарет.

– Бывает, – философски произнес умудренный и бывалый, седоусый Иваныч, которого все звали именно так, по отчеству, а не по имени и, поверх «молодки» Борщенкова, положил свои карты. – Бура, – произнес он со скромным пролетарским достоинством, но тут со стороны ворот послышался ужасный грохот, удачливый в картах Иваныч вскочил, подбежал к двери, рывком распахнул ее и заорал:

– Батюшки святы! Да это что ж такое делается-то?! Мужики, да вы только посмотрите!

За секунду до этих возмущенных словоизлияний тяжелый бронированный внедорожник Глинкина протаранил входные ворота Ваганьковского кладбища, начисто снеся их. Ворота отлетели и приземлились на могиле какого-то криминального авторитета, похороненного в свое время с небывалыми почестями. При падении ворота сильно повредили ангелочка, работы удивляющего всех своим творчеством скульптора-террориста, чьи уродливые изваяния наводнили Москву, окончательно превратив ее в Вавилон, в котором люди не только говорили на множестве языков, не понимая друг друга, но и скульптурой были вынуждены любоваться зачастую совершенно невообразимой, словно была Москва тренировочной площадкой для слаботалантливых школяров художественного училища имени товарища Вельзевула.