Белые степи

Особенно Зухра любила в исполнении отца песню «Таштугай». Красивый необычный напев, слова, смысл песни – все сливалось для нее в грустной картинке: красавицу, молодую Консылу, против ее воли выдали замуж за нелюбимого в далекий край Таштугай (каменистая степь), и, тоскуя там по своей родине и любимому джигиту, она сочинила эту песню:

Таштуғайҙа, һинең ҡамышыңды
Еҙ ҡурайҡай итеп тартайым.
Таштуғайҙа, һинең кәкүгең юҡ,
Үҙ Уралҡайыма ҡайтайым.
Таштуғайҙа буйы, ай, күләүек,
Күләүектә түгел, һаҙ икән.
Һаҙҙарында һайрар ҡоштары юҡ,
Моңло ҡошҡайҙары ҡаҙ икән![1]

Легенда гласила, что башкир по имени Кутур Катайского рода выдал свою дочь Консылу замуж за сына старшины Кубэка Альми Усергенского рода. Девушка не прижилась на далекой земле, тосковала, вспоминая свою горную, лесную родину и оставшегося там любимого джигита Байгубека. И свою тоску изливала в этой песне.

Когда она приезжала в гости к отцу, встречалась с Байгубеком под черноталом возле ручья. И однажды они сговорились вместе сбежать. Прознав об этом и чтобы избежать родового позора, сберечь честь родни, ее родные убили Байгубека. Сраженную горем Консылу увезли на Таштугай, в дом свекра. Но не смогла она там жить с нелюбимым, тоскуя по Байгубеку, бросилась в реку.

Когда папа рассказал ей эту историю и спел саму песню, она расплакалась:

– Папа, ты же не отдашь меня замуж за нелюбимого, не отправишь в чужие дали…

– Пока я живой, доченька, не бывать этому. Могилой матери твоей клянусь… – отвечал растроганный отец.

Вообще отец не был похож на мужчин Мырзакая. Хоть и не слыл таким же состоятельным, как, например, Султанбек-бай, как его братья и дети, которые жили в больших пятистенных домах под железными крышами и владели лавками и мельницей, возили обозами товары из-за гор и Архангельского. Добрая половина плодородных земель принадлежала им.

Но он также не был похож и на простых мужиков, которые в основном были заняты тяжелым трудом – пахали, сеяли, управлялись лошадьми, что-то строили, возили. Глядя на их угрюмые, грустные лица, можно было подумать, что в этом и есть смысл их жизни. Хотя так оно и было – без этого труда не прокормили бы свои большие семьи. Гадыльша же в силу своих талантов смотрел на мир иначе.

Его род с незапамятных времен принадлежал сословию, которое было хранителем древних легенд, сказаний, сказок и баитов. Они все хорошо играли на курае, пели. Знали происхождение и истории родов, наизусть читали древние сказания. Их могли слушать без устали. Поэтому отношение к ним и властей, и богатеев, и всех сельчан было особенным. Их уважали, слушались и приглашали на родовые, семейные торжества. Они были вхожи во все дома, и им в помощи, если это было нужно, никто не отказывал. Его талант сельчане щедро одаривали мешками муки, мясом после осеннего забоя и отрезами добротной ткани.

Все это накладывало на него особенный отпечаток. Его стан не был согнут хождением, скрючившись, целыми днями за сохой, руки не огрубели, и лицо не загорало до черноты и не обветривалось. Он был статным и уверенным в себе. На светлом для деревни, довольно холеном лице, обрамленном ухоженной бородой, выделялись умные, проницательные глаза, движения его были плавными, артистичными, и постоянные выступления перед публикой сделали его речь правильной и богатой, почти учительской.

И если в большинстве домов в селе, в силу бедности, полы были земляными, то в доме Гадыльши – деревянными. Зухра постоянно скоблила пол большим ножом и отмывала до блеска. От такой постоянной шлифовки дерево мягко блестело, пахло свежестью, и крепкие основания сучьев, не поддающиеся скоблению, мягко выпирали и придавали полу бугристость. Основной лежанкой в доме были деревянные нары, на которых в углу громоздилась свернутая постель – одеяла, матрасы и подушки. А родители спали за занавеской на железной кровати, что в то время было большой редкостью.

Одевался Гадыльша всегда опрятно. Бабушка умершей жены была из оседлых поволжек и владела многими рукоделиями. Обшивала ладной, иногда вышитой узорами одеждой и мужа, и детей. Поэтому Гадыльша и не хотел, чтобы у его дочери была участь большинства девушек села – раннее замужество, работа по хозяйству от зари и до поздней ночи и куча детей.

– Зухра, наш род никогда никому не кланялся. Наши деды были сильными, будь достойной их, – часто говорил он.

Вот и мельница у запруженной реки Мендым. Как всегда в это время года – очередь. Пристроив лошадь, кинув перед ней охапку соломы, отец направился к мужикам, кучкующимся у навеса в ожидании своей очереди.