Белые степи

Зухра же отошла к запруде, присела на давно облюбованный ею гладкий речной камень. Отсюда открывался чудесный вид на мельницу. Справа – зеркальная поверхность пруда; окружающие пруд деревья, кустарники и сама мельница в безветренную погоду отражались на его поверхности, как в зеркале. Сорванные с прибрежных кустарников уже чуть прохладным августовским ветром, немного пожелтевшие листья сначала лениво, а ближе к плотине кружась ретиво, устремляются к искусственному водопаду. Слева – отработавший свое на колесе мельницы и вырвавшийся на свободу поток реки Мендым.

Все это казалось ей живым. Вот текла, текла сама по себе речка, но злые силы перекрыли ей дорожку тяжелыми валунами, дубовыми столбами, пленили ее и заставили работать на себя, дав волю лишь мощной струе стекать по желобку и крутить тяжелое колесо. Колесо же, тоже угрюмый невольник, недовольно скрипя, день и ночь крутит тяжелые каменные жернова внутри мельницы. Сорвавшись с колеса, обрадованная речка, весело журча, скачет по камням, радуя всех свежим и чистым потоком. Но ни речка, ни колесо, ни жернова не догадывались, какую важную работу они выполняют: после жерновов из лотка сыпется сама жизнь – беленькая мука, из которой получается все вкусное и сытное.

Подошла их очередь. Папа, закинув мешок на плечо, несет его по лестнице наверх и высыпает зерно в деревянную горловину, затем скидывает вниз опустевшую рогожу. Зухра выходит наружу и вытряхивает мешок, очищая от шелухи, соломинок и засохшей травы. Затем подставляет его под медленно ползущий по лотку рыхлый поток муки. Полные тугие мешки папа бережно укладывает на телегу, и все это наполняет сердце радостью – есть хороший урожай, значит, всю зиму будет сытно.

2

На обратной дороге, когда кобыла, чуть поднатужившись, вытащила загруженную мукой телегу из низины, из-за кустарников, облепивших берега реки, открылся широкий вид на Мырзакай – слева в дымке сине-зеленые горы, справа – золотое пшеничное раздолье. Оно было, как лоскутное одеяло: кое-где уже опустевшие кусочки нивы виднелись, как сероватые квадратики, кое-где еще колосилась рожь, и в ней мельтешили пестрые фигурки сельчан. На скошенных серпами участках беспорядочно теснились связки снопов. Само село посреди этого степного простора зеленело пятнами огородов и кронами плодоносных кустарников.

Когда въехали в него, миновав почти вросший в землю, без ограды, с прохудившейся крышей крайний дом, папа натянул вожжи:

– Тпру-у-у! Доченька, осталось что-нибудь в нашей котомке?

– Да, еще краюха хлеба, яйца…

– Иди, занеси все это к ним. Голодают, наверное.

Зухра спрыгнула с телеги, зашла в темные сени. Изнутри раздавались чьи-то всхлипы. В доме было темно и душно; чуть привыкнув, она увидела отполированный до блеска босыми пятками земляной пол. На каких-то лохмотьях, прямо на полу, лежали и сидели полуголые дети. Взрослых не было. Она хотела поставить котомку на стол, но и его не обнаружила. Немного подумав, она подозвала к себе самую старшую девочку – грязно-серое лицо, спутанные, нечесаные волосы, латаное-перелатаное тряпье, едва закрывающее худое тельце. Но поразили ее глаза – черные, большие, они сверкали, излучая тревогу и тоску.

– Как тебя зовут?

– Фатхия…

– Вот, поешьте… – и Зухра торопливо всучила ей в руки остатки продуктов. Выходя из дома, за спиной услышала возню и свару, плач маленьких детей…

– Пап, а почему они так живут? – подавленная увиденным, чуть не плача, выдавила Зухра. – У них же ничего нет. Как они зимуют?

– Это семья пастуха Кильдебая. Лентяи они, доченька. Летом он еще кое-что зарабатывает, а зимой все побираются. Жалеют их все, помогают. Вот так на милостыню и живут.

Нередко Зухра об этом задумывалась – почему все так несправедливо устроено? Все люди одинаковы, но есть богатые и есть такие, как эта семья Кильдебая. Но и те, кто живет средне, все время не покладая рук трудятся. Вот отец Ахата – Сабир-агай – зарабатывает тем, что на все лето после посева уезжает за эти горы рубить лес. Он весь черный, сгорбившийся, ладони, как лопаты, покрыты сплошными мозолями, пальцы скрючились. Он – образец хозяина, натужно, скрипя зубами, через труды до седьмого пота, поддерживающего семью на плаву, на среднем уровне – и не богат, и не беден. Его жена Сарбиямал-апай, хоть и не в меру болтушка и большая любительница собирать и распространять сплетни, за что не раз бывает бита мужем, тоже вся черная от домашней работы и труда по уборке урожаев.

Шакира семья все время гнет спину на полях бая Султанбека. Отец Шакира Хамит-агай – богобоязненный, тихий и спокойный, до точки соблюдающий наставления Корана, и в труде смирен и терпелив. Такова и жена его – Рахима-апай. Никогда соседке Сарбиямал еще не удавалось вовлечь ее в пересуды о сельчанах. Она стеснительно отмахивалась от таких разговоров и робко просила соседку не говорить плохо о людях. И так же, как и муж, смиренно и стойко переносила все тяготы жизни.

Когда Зухра делилась этими мыслями с отцом, он говорил: