Читаем Белые степи полностью

На дорогу Фролов выдал ему пять килограммов муки, сухарей и проводил на лошади почти до самого Инзера. Прощались они тепло.

– Ну все, друг, больше не попадайся. Живи долго и счастливо!

– Тебе спасибо, Леха! Если бы не ты, лежать бы мне давно в общей могиле…

– А если бы не ты, то вы меня еще в шестнадцатом прикопали бы там, на земле Таврической. Так что мы квиты!

5

Зухра еще раз оглянулась на виднеющийся за кустарниками реки Мендым родной Мырзакай, поправила котомку за спиной. Все еще одолевали сомнения – сможет ли она с маленькими детьми дойти до самой сердцевины Уральских гор? Не зря ли все это она затеяла? Родное село есть родное, и помирать здесь не страшно. Но как жить снова одной с детьми? Оглянулась, вспомнила поговорку: «Вперед взгляни один раз, оглянись – пять раз», еще ведь не поздно, может, назад? Но с другой стороны… И, отбросив сомнения, скомандовала:

– Ну все, пошли, детки! Будь что будет, Аллах не даст нам пропасть, немало молитв я прочитала перед дорогой…

Десятилетняя Зайнаб держит за руку братика Ислама, в другой руке баул с одеждой. Зухра то ведет за руку под уклон кое-как семенящую маленькую Сагилю, то на подъемах берет ее на руки. Впереди виднеется темный лес и начало первых еще пологих подъемов в горы.

Летний день выдался теплым, слегка дул приятно освежающий ветерок, несущий аромат полевых трав, цветов, ядреный запах начинающих цвести злаков. Постепенно эти запахи сменялись другими. Они с опаской взошли на первый пригорок с зарослями осин и лип, которые росли плотной стеной и бросали густые прохладные тени на мягкую лесную дорожку. Стало тревожно, казалось, что за ними из-за кустарников и деревьев следят чьи-то злые глаза. Становилось легче и привычнее, когда выходили на большие залитые солнцем поляны – Зухре казалось, что и дышится здесь легче. Но постепенно открытых полян становилось меньше, а подъемы все круче. Чаще стали встречаться дубы, сосны и ели.

В начале пути при подъеме на вершины из-за пологих гор еще была видна степь – широкое, до самого западного горизонта раздолье, щедро освещенное солнцем, манящее обратно, назад. Но когда перевалили через несколько кряжей, позади просматривалась лишь лесенка однообразных вершин – чем дальше, тем голубее, – даже намека на степи уже не осталось.

Полуголодные и босые дети быстро уставали и, не понимая, куда и зачем их потащила мама из родного села, сопротивляясь, ныли и нехотя поднимались после передышек, боясь окриков и брани Зухры. Да и сама она не представляла, куда они придут и что их там ждет…

Когда прошел год с возвращения Фатхелислама и он снова стал работать снабженцем колхоза, они постепенно начали вставать на ноги. Претендовать на свой дом, превращенный в почту, Фатхелислам не стал, подремонтировал отцовский дом, куда и попала спасенная от голодной смерти Зухра, и стали они там жить. Отказался он и от возврата конфискованного имущества – не хотел пользоваться вещами, побывавшими в чужих руках. К этому времени вся власть в селе поменялась – Тимербай убит, Нурлана посадили за перегибы, допущенные при коллективизации, обвинив в невыполнении государственных заказов по поставке хлеба. Новая власть к Фатхелисламу претензий не имела.

К осени старшую Зайнаб стали собирать в школу. Фатхелислам смастерил ей из остатков упаковочной фанеры легонький портфель, но младший, шестилетний Ислам с ревом отобрал его и стал говорить, что он сам пойдет в школу, и никак не соглашался вернуть сестре. Фатхелислам смотрел-смотрел на капризы сына, потом взял веревку, обвязал им ревущего, приподнял и повесил на гвоздь в стене дома. Проболтался там Ислам до самого вечера, но не просил у отца пощады, уж таким он рос своенравным. Фатхелислам снял его сам по просьбе Зухры, когда все уже собирались спать.

Позже упрямый сын все же добился своего. Когда первого сентября привели Зайнаб в школу, он поднял шум и рев, что он тоже хочет в школу, хотя ему не хватало целого года. Но учитель пожалел его, взял за руку и завел в класс. На удивление всех, Ислам окончил первый класс с отличием.

Все шло хорошо, жизнь налаживалась. Колхоз становился на ноги, постепенно забывалась старая жизнь, привыкали и со скрипом принимали новое. Но летом Фатхелислам не вернулся с очередной поездки за Урал. Он загрузил подводу с мукой и овощами, поехал в сторону Белорецка для обмена груза на металлические изделия и инструменты для колхоза. Обычно он возвращался через неделю-две, а тут… Зухра еще с надеждой ждала месяц, но наступила осень, прошла полуголодная зима. Что только не передумала Зухра – заболел и умер, в дороге случилось несчастье, загрызли лесные хищники, ушел к другой женщине? Долгими ночами плакала в остывшей без мужа постели – снова одна… И, когда она уже совсем отчаялась, опять не зная, чем кормить детей, и опять трудилась в чужих дворах, летним вечером к ней постучалась незнакомая женщина. Было видно, что она путница, идущая издалека, – ее одежда была выцветшей, запыленной, голые стопы в трещинках и в мозолях.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза