Белые степи

Два дня гостили во всех домах родного Худайбердино, пили медовуху, пели, плясали, вспоминали прошлое. И вот на третий день, во время утренней опохмелки муж Фазили что-то не так сказал, и горячий, гордый Ислам, обидевшись, вскочил и, выкрикнув: «Одевайтесь, Салима! Пошли домой», накинув пальто, хлопнул дверью. Вокруг закудахтала, забегала Фазиля:

– Куда вы, зачем?! После обеда запряжем Рыжика и отвезем вас домой!

Но Салима, зная упрямство и неуступчивость мужа, молча одела пятилетнего сына и, попросив прощения за мужа и попрощавшись, поплелась за ним домой. Не менее гордый хозяин, тем более еще и выпивший, и с места не тронулся.

Дорога предстояла неблизкая, чуть меньше восьми километров по лесам и горам. К тому же ночью еще выпал снег, за праздники никто не ездил и не проторил дороги, и идти пришлось практически по сугробам. Муж посадил сына на плечи, гордо шел впереди. Когда забрались на вершину горы и деревня стала пропадать из виду, их на лошади догнал хозяин. Из-за узости дороги не мог обогнать и плелся сзади, выкрикивая мольбы остановиться и сесть в кошевку. До сих пор Салиме слышатся всхрапы и позвякивание уздечек, чуется горячее дыхание тычущей мордой в спину лошади. Пытался по целине обогнать, но лошадь вязла в снегу, а хозяин не переставал уговаривать вместе с Салимой, пока Ислам так не наорал на него, что тот, опешив, остановил лошадь и так и стоял, пока семья не скрылась из виду за поворотом. Вот такие они были горячие и неуступчивые, а страдали жены. После этого год не общались, пока у Фазили не родился еще один сын и не ехать с поздравлениями было бы совсем нехорошо.

– Ну и что же все-таки решила? – осторожно, допивая уже остывшую, не первую чашку чая, спросила Фазиля.

– Как ни трудно будет все бросать, уеду, наверное, все-таки…

И Фазиля, кое-как сквозь слезы выдавив: «Скучно нам будет без тебя, плохо», чтоб совсем не разрыдаться, бочком, бочком неуклюже стала одеваться и, глотая слезы, на ходу попрощавшись, ушла. Салима так растерялась, что даже не успела ее внукам передать городские гостинцы.

Прибрав со стола посуду, Салима вновь осмотрелась, так, как будто видела весь дом впервые, так, как будто хотела все это запомнить, хотя и с закрытыми глазами могла бы, не спотыкаясь, пройти через все комнаты, найти нужную вещь.

В глубокой задумчивости прохаживалась она по дому, а ведь раньше и времени не хватало так задумываться, все хозяйство, все будничные хлопоты были на уме, так и пролетали незаметно дни, так и жизнь вся прошла. А ведь по большому счету этот дом принес мир и согласие в семью, все объединил, связал и поставил на место. До этого всякое бывало…

Ушедшую в воспоминания Салиму отвлек шум в сенцах – веселый детский смех и чей-то мужской бас. В дом вбежала сияющая Файруза, и за ней ввалился ее отец.

– Салима-иней, смотрите, какую теплую куртку и сапоги купил мне папа! – И закружилась, затанцевала по прихожей.

Ее сияющий отец, по-свойски приобняв хозяйку, стеснительно, сквозь слезы заговорил:

– Спасибо вам, Салима-апай, спасибо. Я все, я бросил пить. Я ж на подработку уезжал, а семью не успел предупредить, вот они меня и потеряли. Вот я вам свой долг возвращаю. Эх, Салима-апай, если б не вы, остались бы мы тогда без дома. Все говорят, что вы переезжать собираетесь, а как же мы без вас, на кого вы нас бросаете? Не уезжайте, а? Я все, я бросил пить, я буду вам помогать, только не уезжайте, а?

В стылое осеннее утро, когда еще не выпал первый снег и хозяева ждали первых заморозков, чтобы загнать скот в теплые зимние сараи, одиноко жившей Салиме принесли весть, что в другом конце поселка умирает Хадиса. Ее соседи кое-как поняли, что умирающая очень просит Салиму прийти. Она не задумываясь налила в баночку свежей жидкой сметаны, молочка, нежного творога, взяла свою зеленую книжицу с молитвами и отправилась.

– Салима, божье создание, Салима… Ты пришла ко мне, спасибо тебе. Боялась, не придешь, боялась, не успею…

Хадиса лежала на смертном одре, вся ссохшаяся, но живым огоньком светились уставшие бусинки ее глаз.

Салима тут же достала сметаны. Узнав, что она уже три дня ничего не ела, жидкой кашицей развела творог с молочком и на кончике чайной ложечки поднесла к ее губам.

– Салима, с твоих рук буду есть все… – и одну, вторую ложечку запила молочком, ожила, заплакала. – Никого, кроме тебя, не хочу видеть, пожалуйста, останься со мной до конца, мне немного осталось. – И протестующим жестам Салимы: – Нет, нет, молчи, я бы хоть вчера бы померла, но хотела увидеть тебя, хочу свои последние минуты провести с тобой… Только с тобой.

Она засыпала, стонала, пыталась двигаться, как и Зухра, рвалась что-то делать.

Салима все это время терпеливо смахивала пот с ее лица, подносила к губам ложку с водой и, когда та уходила в тревожный сон, читала молитвы.