Белые пятна

В натуре Виктора, открытой и для доброго и для дурного, еще бродила пылкая неуравновешенность деда. Эту неуравновешенность еще не схватила за горло другая фамильная черта разумовского характера: сознательная устремленность к труду, к общественному действию. Но Виктор был молод, пинки и щелчки судьбы не надломили его здорового нутра, он искренне хотел быть честным и последовательным во всем и до конца.

5

В чаще кедрового стланика, разросшегося на скалистых увалах, шелестели хвойные лапы с шишками, похожими на елочные игрушки. Под чьей-то тяжелой ногой с хрустом ломался валежник. Ближе, ближе…

Мосалев живо очутился у колоды, выдернул топор:

— Зверь?!

Из чащи выполз Разумов — большой любитель ходить напролом. Обеими ладонями он вытер потные, в паутине щеки, улыбнулся товарищу и сказал:

— Ох и душно… Костя, одолжи мне кайлу, моя превратилась в лепешку.

— Моя не лучше. Нажимай на лом, — посоветовал Мосалев.

По просеке спускались Курбатов и Терехов. До слуха донесло голос Васьки:

— А я что говорю? Нынче кайла, завтра лом… Что мы с тобой — медведи? Тут, брат, нам делать нечего.

Терехов перемахнул через колоду, сел на нее, свесив ноги; рядом примостился Курбатов.

— Ни хрена, дружки мои, не выходит, — продолжал Терехов. — Голый камень — руки просто отваливаются. И хоть бы коренная шла… так нет же! Пока до нее доберешься — две фляги поту выжмешь. А чем? Добираться-то?

— Что и говорить! Работенка, якорь ее! — буркнул Курбатов.

Терехов увидел разбитую вконец кайлу Мосалева и словно обрадовался, кривя в усмешке толстые губы.

— Ну и что же, Коля, наладить не сумеешь? — спокойно взглянул на Курбатова Мосалев.

— Оно, конечно, можно и наладить, — нехотя произнес тот, — да ведь надоест: беги за тем делом, беги за другим. А времечко идет.

Мосалев обернулся к Курбатову:

— К чему это ты, Коля? Невдогад мне.

Терехов опять насмешливо выпятил губу и, качая головой, заговорил с необычной для него иронией:

— Он — малолеток, наш Костя, не понимает. Да все же как на ладошке — нас обманули. Ехали на заработки, а их… тю-тю! В других-то прочих местах заварили бы кашку покруче.

— Где это, Вася? В каких таких прочих местах?

Круглое лицо Терехова переменилось: из насмешливого оно стало доверчивым и милым. И в голосе зазвучали дружеские нотки:

— Я о том, Костя, что там — не в пример лучше, добычливей. И веселее, знамо дело. Возьми золоторазведку: и платят разведчику, можно сказать, очень сносно… здорово платят! И почет тебе другой, да и золотишко перепадает, коль с умом твой начальник и сам ты не теленок молочный. А у нас, сам видишь, — даже мешка спального путного нету. На базе-то что сулили? Таборное имущество нам вослед послать, взрывчатку. Где они?

Его слушали, не прерывая.

Виктор взглянул на Мосалева. Ему нравились умные Костины глаза, крутой лоб, с которого он то и дело откидывал сползающие на глаза черные завитушки волос. Когда Костя говорил или смеялся, его короткая верхняя губа вздергивалась к туповатому носу, обнажала зубы, придавая всему лицу выражение задора и смелости. Но в эту минуту лицо Мосалева со сжатым ртом казалось Виктору хмурым и злым.

— Ну, и что же все-таки? — медленно произнес Мосалев. — Чего ты хочешь?

— Я-то? — спросил Терехов.

— Ты-то! — без смеха подтвердил Мосалев.

— Да вроде… уйти бы надо… потихонечку, без скандалу. Понимаешь? Ты, Костя, то сообрази умом… — Терехов соскользнул с колоды, доверительно подхватил товарища под локоть, но Мосалев резко выдернул руку и бросил:

— Так вот ты о чем! Вы что, в сговоре?

— Ну в каком сговоре? — примирительно пробурчал Курбатов. Васька виновато потупился, слегка ежась от взгляда Николая. — Разве ты Васю нашего не знаешь? Болтнет, а что к чему… — Курбатов не досказал и развел руками, не скрыв досады.

— Витька, — повернулся к Разумову Мосалев, — ты их не слушай. Понял, куда гнет Вася? Нестоящий разговор затеяли.

— Ты не горячись… товарищи ведь… чего же кричать-то, Костя! Я, можно сказать, для общей пользы, чудак, для тебя же. Заработок, мол, здесь не больно велик. А ты — в амбицию! — оправдывался Терехов, избегая встречаться взглядом с Мосалевым.

— А иди ты к чертовой теще! — окончательно разозлился Мосалев. — Подсчитал уж… — Он спрыгнул в шурф и одним рывком выворотил наружу каменную глыбу.

Вечером Настя рассказала Виктору о маленькой забастовке в бригаде Чернова. Ребята, по ее словам, бросили рубку и, злые, раздраженные, вернулись в табор, пошвыряли в кучу выщербленные пилы и топоры.

— Если бы не Федя Дронов — начальник бы выдал им последние… А Федя — он столовую с плотниками заканчивал — так он, понимаешь, вмешался. «Вы, говорит, Григорий Васильевич, не балуйте их, пускай сами топоры оттянут и закалят и пилы пускай направят. У шурфовщиков, говорит, того хуже — и то не плачут, работают». Пристыдил их. А мы с Лидой с твоим Алешкой разругались, в столовую его не пустили. В общем-то плохо, Витя, приуныли ребята. — Настя вздохнула.

Лежавший в палатке Курбатов покосился на нее, нахмурился, но ничего не сказал.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Рубщики отдыхали на крохотной полянке.