Бельский: Опричник

Особенно старательно начальник наемников расписал то, что оружничий переманивает из Москвы к себе дворян, и что по этому поводу у него не единожды возникали крупные разговоры, когда он, верный слуга государев, требовал от Бельского не делать подобного, на что воевода, якобы с гордостью, отвечал: «Мне нужны слуги и советники, чтобы править землями, какие не очень-то опекает царь». Пытался будто бы он, начальник наемной рати, остановить самовольство воеводы от раздачи казенных земель служивым людям, а так же отмену царского тягла по обработка дополнительной десятины пахотной земли ради пополнения зерновых запасов в царских закромах, он же отвечал, что здесь правит его личная воля, а не законы Поместного приказа. Ну и, конечно, с великой красочностью был описан якобы состоявшийся спор по поводу освобождения казаков атамана Корелы от присяги государю.

Никаких бесед начальник наемников с оружничим не вел, но поступая по принципу: чем больше неправды, тем больше веры, совершенно справедливо полагал, что Годунов не пошлет бояр выяснять истину.

Трудно сказать, поверил царь доносу или нет, но он передал его тайному дьяку с наказом сохранить его. Свое мнение о доносе не высказал, из чего тайный дьяк сделал вывод, что над оружничим нависла угроза. Он хотел было уведомить Бельского об этом, но, поразмыслив, воздержался.

«Погляжу, как все обернется».

А повернулось вовсе с неожиданной даже для тайного дьяка стороны. Донос начальника наемной рати заставил государя задуматься, не ошибается ли он, держа Богдана Бельского так далеко от себя, в крае вольного казачества, и он твердо решил возвратить его в Москву, но не с почестями, как успешно построившего новую крепость, разгромив при этом целый тумен крымского хана, утвердив тем самым право Руси продолжать стройку, а как крамольника, покушающегося на цареву власть. Но доноса наемников для этого маловато. И тут Годунов вспомнил о сидящем в застенке докторе Габриэле.

Теперь он — царь-самодержец и мог позволить себе более того, что позволял как правитель.

Габриэля привели в пыточную. Не для пыток, а для устрашения. Допрашивать доктора пришел сам Годунов. Однако все эти приготовления оказались вовсе ненужными. Габриэль, узнавши о воцарении Бориса Федоровича, уже вынашивал мысль открыться ему и в пыточной, не ожидая вопросов, заявил:

— Я имею желание все о моем аресте изложить на бумаге. Могу сейчас же, но лучше в другом месте.

— Хорошо. В своем доме.

Сидевший несколько лет безвинно обалдел от счастья, упал на колени и принялся целовать полы бархатного кафтана.

— Встань. Если не слукавишь в исповеди своей, верну тебе прежнюю твою должность, а то и повышу.

Тайному дьяку сразу же стало известно об освобождении Габриэля, и он определил, что теперь настало то самое время, когда необходимо предупредить оружничего. Может, успеет укрыться в Польше до лучших времен.

У Богдана, получившего весть о грозившей смертельной опасности, и в самом деле первой мыслью было бежать в Польшу, но бессонная ночь вынесла ему иной приговор. Если он сбежит, Годунов заберет в казну или себе лично все его поместья и богатства, тогда царевич Дмитрий окажется гол как сокол. Нагие не так богаты, чтобы поддержать царевича деньгами, когда он вступит в борьбу за свое законное право наследовать престол.

«Пойду на риск! Ради воцарения Дмитрия Ивановича на престоле Российском, ради воцарения справедливости и закона!»

Утром он позвал к себе Григория Митькова.

— Мне грозит арест. Вполне возможно, даже казнь. Стало быть, и тебе — опала. Вот я и предлагаю тебе сегодня же ехать в мою усадьбу под Волоколамск. Путных слуг, знающих дорогу, я приставлю к тебе. Станешь сотоварищем воеводы Хлопка. Он тоже дворянин. Служил верой и правдой князю Вяземскому и едва не погиб вместе с ним. Теперь он по моей воле, но по собственному желанию делает тайное дело. Тайное и очень опасное, но не в моих личных интересах, а в интересах державных. Если согласишься, станешь ему товарищем, если нет — воеводить тебе боевыми холопами в Приозерной до лучших времен. Такое мое слово. Решать же тебе самому.

— Я еду. Клянусь не жалеть живота своего на верной тебе службе, оружничий. Можешь на меня положиться без оглядки.

— Тогда так: поедешь в Польшу. Воевода Хлопко тебе все обскажет. Ты передашь ему мое слово: пора действовать. Большего я пока сказать тебе ничего не могу. Всему свое время.

В ту же ночь из Царева-Борисова тайно выехал гонец в Москву к Конраду, сыну Эйлофа. Бельский определил упрятать его понадежней, чтобы Годунов не достал его. В этом он видел и свое спасение.

В самый раз отправил воевода Митькова из Царева-Борисова, а следом и всех остальных, перебежавших к нему из Москвы, предложив каждому из них на выбор любое из своих имений, ибо прибывший арестовывать его стрелецкий голова с двумя десятками стрельцов, первым делом спросил:

— Где изменившие государю?