Белая церковь

- Что ж, - сказал фельдмаршал, - я дал клятву сокрушить эту империю, и я не уйду из жизни, не сокрушив ее.

- Это и будет вашей резолюцией? - спросил Мовилэ.

- Тебе этого мало?

- По сегодняшнему дню - мало.

Это вывело Потемкина из себя - нет, каков наглец!

- Да что может быть выше этой победы, дурья твоя голова?!

- Выше любой победы стоит мир, ваша светлость.

- Нет, друг мой, о мире забудьте! Слишком много крови пролито, чтобы довольствоваться ничего не значащим миром. Война до конца и великая, на всю эпоху победа!

- Боюсь, что до той великой победы моя страна не дотянет и, может статься, разделит участь Салкуцы...

- Забудь на минуту о Салкуце, - сказал Потемкин, - и давай посмотрим, что творится вокруг. Мороз, метель, и в такую холодину мои солдаты зимуют в палатках. Пробовали в землянках - от тесноты и испарины одни болезни. Вернули армию в палатки. Ну, занесенная снегом палатка - это еще ничего, а как ты в ней перезимуешь на пустой желудок? Союзники вон предали, не хотят больше продавать провианту. Мы не в состоянии даже раз в сутки дать теплую похлебку своим воинам. Выдаем по сухарю и по пригоршне крупы в день в надежде, что как-нибудь тот солдатик изловчится и сам себе кашу сварит. А как ты ее сваришь, когда снег метет, отовсюду дует! Вот он и стоит, мой бедный рекрутик, по пояс в снегу, с котелком, крупой и двумя хворостинками. Стоит и прикидывает, как бы так подгадать, чтобы и ветер крупу не унес, и вьюга бы искру не погасила, и хворостинки бы дружно занялись. Твои люди худо-бедно зимуют в теплых глинобитных домиках, а ты поди посмотри, как зимует моя армия!

- Я это видел, - сказал Мовилэ...

- Видел - и что же?

- Содрогался.

- Так, - сказал Потемкин, довольный направлением, которое принял их разговор. - А коли ты видел страдания моей армии и содрогался, что же ты идешь ко мне со своей болью, прежде нежели принять, как то подобает истинному христианину, сначала мою боль в свое сердце?

- Вашу боль я давно ношу с собой.

- Ну, тогда и я твою боль принимаю в свое сердце. - Обняв и троекратно расцеловав гостя, он пожаловался Попову: - Вот, сам не знаю за что, а люблю его. Предал он меня, а я его все равно люблю!

Проводив боярина, Попов приблизился с приготовленными для доклада бумагами, но Потемкин вдруг отошел к затянутым толстым ледяным узором окнам, долго вслушивался в однообразный, унылый вой слабой метели за окном.

- Вась, а что, если бросить все это к черту и уйти в монастырь? Я ведь уже был около года монахом и как хорошо вспоминаю то время...

- Что ж, - сказал Попов, - в проигрыше не будете. Ваша стихия - сила, а монахи тоже сила, причем немалая... Они живут за своими каменными стенами, как у Христа за пазухой! Харч свой, вино преотличнейшее, свое, монашки, прелестные в своем роде, свои, золото, и притом немалое, свое...

Потемкин нахмурился. Что-то он поручил разузнать относительно монастырского золота, что-то очень важное...

- Выяснено, кому поручик Барятинский продал пленных?

- Как же! Хушскому епископу Стамати.

- Разве Стамати так богат, что может позволить себе бросать деньги на ветер?

- Глупый старик, ваша светлость. Уже купив их, он наконец сообразил, что они ему ни к черту, и, поразмыслив, решил подарить их турецкому султану, отправив в Константинополь с особым от себя письмом.

- Глуп-то он глуп, спору нет, но если при этом принять во внимание, что депутация молдавских бояр ищет приема у государыни, чтобы склонить ее к миру, может оказаться, что епископ не то что глуп, а умен и, может быть, даже не в меру. Чей он человек?

- Я думаю, об этом лучше всего спросить у главного священника армии, митрополита Амвросия.

- Послать за ним, - сказал светлейший, - и немедленно.

Едва Попов вышел, как с первого этажа донесся глухой удар, сопровождаемый звоном разбитого стекла. Немолодой уже солдат, согнувшись в три погибели, стоял под тяжестью огромного бревна. Он внес его в дежурку и, ошалев от бремени, ничего не видя вокруг, проткнул им насквозь застекленный шкаф, в который обычно вешали одежду дежурные.

Штабс-капитан Чижиков был в отчаянии:

- Ну, куда ты прешь, дуб неотесанный!

- А сказали, чтоб несть сюда.

- Что несть сюда приказали?

- Ну то, что вы и говорите - нетесаный дуб...

В минуту полного взаимного непонимания в дежурку вошел грузный инженер-майор и, видя, что солдат с бревном застрял в какой-то дискуссии, спросил сурово:

- В чем дело?

- Он шкаф разбил, - сказал дежурный.

- Черт с ним, со шкафом. Нам приказано - к обеду оборудовать в кабинете светлейшего солдатскую землянку в натуральную величину. Стены из дуба. Настил - дуб. На полу - высушенный в печах дерн, на дерне - сухой дубовый лист, на листе - персидские ковры. Сказано - к обеду.

- Да вы бы хоть бревна эти обтесали, что ли!

- Ни в коем случае! Приказано - даже двери, выходящие из кабинета в большую залу, заменить дверьми из грубо сколоченных досок, какие обычно навешиваются в солдатских землянках.

- И все это вы будете таскать через мою дежурку?!

- Непременно. И просьба не мешать, а всячески содействовать.