Однако на этом дело не кончилось. Выяснилось, что во время походов султан обожает слушать по вечерам страшные и таинственные истории. Ходжа припомнил вдохновенное стихотворение из книги, любимой мною больше всех остальных, и, опираясь на него, нарисовал мрачную картину, изобилующую мертвыми телами, кровавыми поражениями, неудачами, дурными предзнаменованиями и нищетой; это была отвратительная картина, но в уголке ее все же мерцал огонек победы, который мог разглядеть испуганный взгляд султана. Чтобы раздуть огонек в великое пламя, нам следует встряхнуться и напрячь наш разум, нужно как можно скорее задуматься о «нас» и о «них», об устройстве наших голов и обо всех других идеях, про которые столько лет твердил Ходжа и о которых мне уже хотелось забыть. Возможно, Ходже казалось, что этот неприятный, быстро прискучивший мне рассказ, поднадоел и султану, и оттого каждый вечер повествование становилось все более мрачным, страшным и отталкивающим. И тем не менее я замечал, что, когда речь заходила об устройстве наших голов, султан оживлялся и слушал с удовольствием.
Выезды на охоту начались через неделю после того, как мы выступили в поход. Отдельный отряд, отправившийся вместе с войском только лишь для этой цели, выдвигался вперед, совершал разведку, находил подходящую местность и набирал загонщиков из числа местных крестьян, а потом султан вместе с нами и другими охотниками отделялся от главной колонны, и мы скакали в какую-нибудь рощу, знаменитую своими оленями, или на склон горы, где водились дикие кабаны, или в лес, изобилующий лисами и зайцами. После этих небольших веселых вылазок, длившихся не более нескольких часов, султан торжественно возвращался к продвигающейся вперед главной колонне, словно из победоносного похода; войско приветствовало султана, а мы следовали сразу за ним. Ходжу эти церемонии злили и раздражали, а мне они нравились; по вечерам я больше любил разговаривать с султаном об охоте, чем обсуждать продвижение войска, состояние деревень и городов, через которые оно проходило, или последние новости о действиях неприятеля. А потом Ходжа, копивший раздражение во время этих бесед, которые он считал ужасно глупыми, приступал к своим историям и пророчествам, с каждым разом становившимся чуть более суровыми. И султан верил в эти истории, изо всех сил старающиеся нагнать на нас страху, и в сказки об устройстве наших голов, что огорчало меня теперь не меньше, чем других людей из его окружения.
Но мне предстояло стать свидетелем куда худшего. Мы снова выехали на охоту; население чуть ли не десятка окрестных деревень рассыпалось по лесу, чтобы стучать по жестянкам, кричать и, производя весь этот ужасный шум, сгонять кабанов и оленей к тому месту, где ждали конные охотники. Однако до полудня мы так и не повстречали ни одного зверя. Чтобы развеять скуку, особенно невыносимую из-за полуденного зноя, султан велел Ходже рассказать одну из его страшных вечерних историй. Издалека доносился чуть слышный шум, поднятый крестьянами. Мы ехали медленно, а достигнув деревни, где жили христиане, и вовсе остановились. Султан и Ходжа указали на один из пустых домов, а потом я увидел, что из-за его приоткрытой двери кто-то выглядывает. То был немощный старик, который чуть погодя вышел из дома и, прихрамывая, двинулся к ним. Незадолго до этого разговор шел о «них» и о том, как устроены «их» головы; заметив на лице султана любопытство и увидев вслед за тем, что Ходжа через толмача о чем-то спрашивает старика, я почуял неладное и подъехал поближе.