Он разволновался, сказал, что умеет читать по-турецки и что ему, разумеется, было бы очень любопытно почитать книгу, в которой говорится о Нем. Мы поднялись в мою комнату, окна которой выходят в сад. Он сел за наш стол. Я нашел книгу на том самом месте, куда засунул ее шестнадцать лет назад, как будто это было вчера, открыл ее и положил перед ним. Он действительно мог читать по-турецки, хотя и медленно, и целиком погрузился в книгу со свойственным, насколько я мог заметить, всем путешественникам и раздражавшим меня желанием испытать сильные ощущения, не покидая своего здорового и безопасного мира. Я оставил его одного, спустился в сад и сел на плетеную скамейку так, чтобы видеть гостя в открытое окно. Сначала он был весел, даже крикнул мне: «Сразу видно, что вы ни разу не бывали в Италии!» Однако потом забыл о моем присутствии. Время от времени поглядывая на него краем глаза, я три часа ждал в саду, когда он закончит читать. Закончив, он все понял. На лице его отразилось сильнейшее замешательство; он несколько раз прокричал название белой крепости, рядом с которой увязло в болоте наше чудо-оружие, попытался даже заговорить со мной по-итальянски. Потом, силясь переварить прочитанное, унять смятение и прийти в себя, он отвернулся от меня и стал невидящим взором глядеть вдаль. Я с удовольствием наблюдал, как он, подобно всякому в подобном положении, словно приклеился взглядом к неведомой точке в пустоте; но потом, отвечая моим ожиданиям, он прозрел. Теперь он вполне осознанно разглядывал вид, открывающийся из окна. Нет, проницательные читатели, конечно, уже поняли: он был не так глуп, как я решил поначалу. Оправдывая мои предположения, он начал лихорадочно листать страницы книги, а я, довольный, ждал, когда он найдет то, что ищет. В конце концов он нашел и перечитал то место. Потом снова обозрел вид, открывающийся из моего окна. Разумеется, я отлично знал, чтó он видит.
А видел он стол, на котором стоял инкрустированный перламутром поднос с персиками и черешней; за ним – широкое плетеное кресло, обложенное изнутри пуховыми подушками того же зеленого цвета, что и оконная рама; а еще дальше – колодезь, на краешек которого присел воробей, оливы, черешни и ореховое дерево. К одной из его могучих ветвей на длинных веревках были подвешены качели, слегка покачивающиеся на едва заметном ветерке.