Белая крепость

В те дни, желая забыть о своих несчастьях и обо всем на свете, я записывал счастливые сны, которые видел не только по ночам, но и днем, когда мне случалось вздремнуть. Эти сны, в которых смысл и действие были единым целым, я, проснувшись, старательно переносил на бумагу, страница за страницей, излагая их поэтическим языком. В лесу за нашим домом, среди деревьев, живут люди, владеющие тайнами, которые нам многие годы отчаянно хотелось узнать, и, если набраться храбрости и войти в лесной сумрак, с ними можно подружиться; наши тени не исчезают с заходом солнца, и мы, предаваясь сладкому сну в своих чистых и прохладных постелях, изучаем все, что нам нужно узнать и пережить, и это ничуть нас не утомляет; человечки, которых я рисую во сне, не только превращаются в красивых, отлично изображенных людей, но и, сойдя с бумаги, начинают жить среди нас; мы с отцом и матерью мастерим в саду металлические механизмы, которые будут работать вместо нас…

Нельзя сказать, будто Ходжа не догадывался, что эти сны – дьявольская ловушка, которая увлечет его во тьму бессмертного знания, и все же, сознавая, что с каждым разом теряет частичку уверенности в себе, он спрашивал меня, чтó означают мои сновидения и в самом ли деле я их вижу. Так что проделанное нами годы спустя с султаном впервые я проделал с Ходжой. Из этих видений я вывел наше будущее: понятно, что если человек заразился, например, той же чумой, то он заболеет; и также очевидно, что нельзя избыть зароненное в тебя знание; можно с уверенностью утверждать, что Ходжа заразился этой болезнью, и все же любопытно, какие он видит сны. Ходжа слушал меня, не скрывая усмешки, но, поскольку он уже переступил через свою гордость, задавая мне вопросы, ему не с руки было со мной спорить. К тому же я замечал, что мои слова вызывают у него интерес. Наблюдая, как тает спокойствие, которое Ходжа напустил на себя с началом чумы, я сознавал, что мой страх перед смертью не уменьшился, но, по крайней мере, теперь я не был в нем одинок. Конечно, я расплачивался за это мучениями по вечерам, но уже уверился, что веду свою борьбу не напрасно. Когда Ходжа протягивал ко мне руки, я говорил ему, что он умрет раньше меня, напоминал о невежестве тех, кто не боится чумы, о его незавершенных трудах и о моих счастливых видениях, про которые он читал в тот день.

Однако не мои уговоры стали последней каплей. Как-то к нам домой пришел отец одного из учеников школы, где преподавал Ходжа. Мужчина этот жил в нашем квартале и производил впечатление человека тихого и незлобивого. Я, примостившись в уголке, словно ленивый домашний кот, долго слушал, как они с Ходжой беседуют о том о сем. Наконец гость перешел к делу: дочь его тетки осталась вдовой после того, как ее муж прошлым летом упал с крыши, перекладывая черепицу. Сейчас многие к ней сватаются, но наш гость подумал о Ходже, потому как знает от соседей, что тот благосклонно относится к сватам. Ответ Ходжи был неожиданно грубым: он не хочет жениться, но, если бы даже захотел, не стал бы брать в жены вдову. На это гость возразил, что Пророк Мухаммед женился на Хадидже, не посмотрев на то, что она вдова, да к тому же она стала его первой женой. Он слышал, сказал Ходжа, что за женщина эта вдова: она не стоит и мизинца святой Хадиджи. Тогда наш носатый гость дал понять Ходже, что и тот не подарок; сам-то он не верит, но соседи говорят, будто Ходжа просто-напросто довольствуется козами; все думают, что не к добру он смотрит на звезды, возится с линзами и мастерит странные часы. С запальчивостью торговца, пытающегося сбить цену прельстившего его товара, гость вывалил еще пригоршню слухов, ходящих в квартале: за едой Ходжа не сидит по-турецки, а устраивается за столом, как гяуры; он выкладывает немереные деньжищи за книжки, а потом эти самые книжки швыряет на землю и топчет ногами страницы, на которых написано имя пророка; часами таращась на звезды, он просто пытается усмирить в себе шайтана, но тщетно, поэтому день-деньской валяется в постели и пялится в грязный потолок своей комнаты; женщины ему не по нраву, поскольку он падок до мальчиков; я не кто иной, как его брат-близнец; он не держит пост в священный месяц Рамазан, и, наконец, чуму Всевышний наслал тоже из-за него.

Выставив гостя за порог, Ходжа вернулся вне себя от ярости. Ну вот и пришел конец, решил я, его душевному спокойствию, которое зиждется на том, что он разделяет (или делает вид, будто разделяет) всеобщие настроения. Чтобы нанести последний удар, я сказал: те, кто не боится чумы, так же глупы, как этот тип. Ходжа забеспокоился, но заявил, что чумы не боится. Почему-то мне показалось, что говорит он искренне. Ходжа выглядел очень встревоженным, не знал, куда девать руки, и снова завел позабытую было песню про глупцов. Когда стемнело, он зажег лампу, поставил стол посреди комнаты и сказал, что нам нужно сесть и что-нибудь написать.