Being No One - The Self-Model Theory of Subjectivity

Этот пациент утратил не понятие "левого", не способность активировать определенные квазипропозициональные ментальные модели или специфические лингвистические функции. Все презентативные аспекты левой стороны ее сознательной модели мира, ее перцептивного поля, похоже, утрачены - левая сторона просто не присутствует, она не является частью реальности для этих пациентов. Что же теряет пациентка - визуальную модель реальности как таковую или особый вид доступа, который связывает ее с ее индивидуальной, сознательной точкой зрения? Эмпирические данные показывают, что значительный объем бессознательной обработки действительно имеет место для игнорируемых стимулов. Во многих ситуациях действительно происходит сегментация фигуры и земли, визуальное завершение, мысленное представление идентичности объекта и даже "значение", то есть семантические свойства таких объектных представлений (обзор см. в Driver and Mattingley 1998). Таким образом, мы снова можем столкнуться с проблемой, связанной с доступностью внимания. Является ли геминеглект нарушением управления вниманием? На репрезентативном уровне анализа не хватает возможности построить эксплицитную модель определенного субъектно-объектного отношения как существующего в данный момент, модель самой пациентки как внимающей в данный момент определенному визуальному объекту (см. раздел 6.5 о понятии "феноменальная модель отношения интенциональности", или ФМОИ). Возможно, нам придется подождать, пока не появится второй набор инструментов, прежде чем мы сможем адекватно описать недостающий вид содержания.

Однако базовая репрезентация эгоцентрического пространства как такового, по-видимому, не нарушена, ведь, в конце концов, как можно систематически игнорировать одну половину вещей (см. Grush 2000, p. 76 и далее), не имея функционального доступа хотя бы к бессознательной модели мира в целом? Как отмечают Драйвер и Вилье (Driver and Vuilleumier, 2001, p. 75), игнорирование демонстрирует интересную нейрофеноменологическую асимметрию по сравнению с дефицитами, рассмотренными в предыдущем разделе, а именно: потеря "пространственного сознания, как при игнорировании, неизменно приводит к потере, скажем, "цветового сознания" или "сознания лица" в пострадавших местах для игнорируемых там стимулов. Но потеря осознания цвета или лица (как при церебральной ахроматопсии или прозопагнозии), по-видимому, никогда не приводит к потере пространственного осознания для затронутых цветов или лиц". Интересно, что вышеупомянутый пациент может компенсировать потерю феноменально доступного содержания, используя неявные, структурные особенности своей модели реальности.

Если порции покажутся ей слишком маленькими, она повернется вправо, не отводя глаз, пока в поле зрения не попадет ранее пропущенная половина; она съест ее, вернее, половину, и почувствует себя менее голодной, чем прежде. Но если она все еще голодна или если она задумается и поймет, что, возможно, она восприняла только половину недостающей половины, она сделает второй поворот, пока оставшаяся четверть не появится в поле зрения, и, в свою очередь, снова разделит ее на части. Обычно этого бывает достаточно - ведь теперь она съела семь восьмых порции, - но если она чувствует себя особенно голодной или одержимой, она может сделать третий оборот и получить еще шестнадцатую часть своей порции (оставив, конечно, оставшуюся шестнадцатую, левую шестнадцатую, на своей тарелке). "Это абсурд, - говорит она, - я чувствую себя как стрела Зенона - я никогда не попаду туда. Это может выглядеть смешно, но в данных обстоятельствах что еще я могу сделать". (Sacks 1998, p. 78)