Бегство из Эдема

Сара как раз собиралась коснуться его плеча, утешить его, но теперь отпрянула в смятении.

– Не надо мне сочувствовать, – сказал Алекс со странным горьким смешком. – Меня его смерть совершенно не волнует. Для меня он умер уже много лет назад.

– Почему?

– Почему? Потому что он…

Алекс умолк, чувствуя, что зашел в тупик. Миссис Кокрейн была не из тех женщин, в присутствии которых можно непристойно выражаться, а никаких других выражений для описания своего деда у него не было.

– Он ваш дед со стороны отца? – спросила Сара.

– Нет, со стороны матери.

– А она жива?

– Нет.

– А ваш отец?

– Нет. Дед – последний из моих родственников. – Его губы злобно искривились, когда он произнес это слово, но сам Алекс этого даже не заметил.

– Вы мне как-то раз говорили, что у вас нет семьи.

– Так оно и есть.

Он резко отвернулся. Стоит ли вообще рассказывать ей подобные вещи? Но Алекс уже не мог удержаться, он чувствовал, как в душе у него зреет еще одно признание. Оно распирало грудь подобно надувающемуся воздушному шару, не давая дышать.

– Мои отец и мать никогда не были женаты. Он умер еще до того, как оба они узнали, что она беременна.

В ужасе от своих собственных слов Алекс привалился плечом к шершавому стволу дерева. Ни разу в жизни он ни намеком не обмолвился ни одной живой душе об обстоятельствах своего рождения. А теперь вот рассказал Саре. Как будто взял и спрыгнул с крыши небоскреба. Или сунул дуло пистолета в рот и спустил курок. Горькое сожаление вызвало у него тошноту.

Она коснулась его рукава, но он так и не смог себя заставить взглянуть ей в лицо, и ей пришлось обращаться к его темной спине.

– Алекс… Поверьте, я глубоко сожалею. Мне понятны ваши чувства.

В ответ на его грубоватый и полный недоверия смешок Сара произнесла с чувством:

– Уверяю вас, это так. Моя мать вышла замуж за моего отца из-за денег… во всяком случае, она думала, что он богат. Полагаю, для нее это было простительное заблуждение – ведь он был герцогом. Она завела с ним интрижку и нарочно забеременела, а он поступил, как подобало джентльмену.

Алекс медленно обернулся к ней.

– Но обман обернулся против нее самой, – продолжала Сара, – потому что он был разорен. А потом он вторично обманул ее ожидания: сломал себе шею во время скачек с препятствиями ровно через год после свадьбы.

Ее ироническая улыбка стала грустной.

– Мне приятно думать, что мой отец меня видел, знал меня первые пять месяцев моей жизни… и последние пять месяцев своей. Когда я была маленькой, мне нравилось воображать, как папа берет меня на руки, улыбается и радуется своей маленькой дочурке. Мне казалось, что он не мог меня не любить, хотя и знал, что с моей помощью его заманили в ловушку.

Сара отступила на несколько шагов и снова села на качели.

– Ну вот, как видите, еще немного, и мы оба родились бы вне брака: разница составляет всего несколько месяцев. Жуткая мысль, не правда ли?

Она горько рассмеялась.

– Никому обо мне не рассказывайте, хорошо? Особенно Бену. Это уронит меня в его глазах. Он решит, что я недостойна носить имя «обыкновенной Сары Кокрейн».

Алексу тоже захотелось сесть. Он так и сделал: сел прямо на землю в своем вечернем костюме, свесив руки между колен и прислонившись спиной к стволу ивы.

– Зачем вы мне это рассказали?

– Чтобы вам стало легче.

Такое признание его ошеломило. Ему понадобилось время, чтобы это переварить.

– И больше никто об этом не знает?

– О господи, конечно, нет! Я думала, что унесу этот секрет с собой в могилу.

Листья ивы отбрасывали ажурную тень на бледный овал ее лица. «Наверное, это все из-за бровей», – подумал Алекс. Тонко выписанные, изящно изогнутые брови придавали ей царственно-невозмутимый вид. И еще строгий, неулыбчивый рот. Но он уже начал понимать, что душа этой женщины представляет собой сложную смесь искренности и скрытности, глубоко укоренившейся горечи, доброты и крайней недоверчивости.

– Как вам жилось в детстве? – спросил он вслух. – Вы были счастливы?

У нее еще будет время помучиться от беспокойства из-за опасной откровенности этого разговора, решила Сара, ну а пока она доставит себе удовольствие. Никто раньше не проявлял к ней такого участия. Как ни грустно, никто прежде не задавал ей этого вопроса прямо и открыто. Никто, даже Лорина.

Выяснилось, что ответить столь же прямо и открыто она не в состоянии.

– Моя мать была не слишком сильной личностью, – осторожно объяснила Сара. – Она чересчур поздно поняла, что ей вовсе не нравится быть герцогиней, но ей не хватило характера и силы воли, чтобы что-то предпринять на этот счет. Она была несчастна. Она…

– Пила.

– Вы уже об этом наслышаны!

– Простите, это было просто…

– Да ничего страшного. Сама не понимаю, чему тут удивляться.