Бегемот

Проснулся Сергей Петрович уже в больничной палате. Пожилой врач с усталым, безразличным лицом, долго осматривал Сергея Петровича, прикладывал своё волосатое ухо то к его груди, то к спине, стучал пальцами по его горячему телу. Мальвина, словно она была его матерью или женой, вытирала его лицо мокрым, пахнущим мылом полотенцем, целовала его лоб, глаза, отчего-то смотрела на него так, словно вот-вот собиралась заплакать, и, наклоняясь к нему, как и Люба, целовала его руку, и ему казалось, что его рука предаёт сейчас Любу, и он всё отнимал и отнимал у Мальвины свою руку.

Когда врач ушёл, Сергей Петрович снова провалился в сон, и снова он куда-то ехал в машине, всё искал своё куда-то пропавшее ружьё, а проснулся уже оттого, что его разбудила Лилечка. От жены Сергей Петрович узнал, что у него воспаление лёгких и что Люба Довостребования в морге ожила.

Лилечка ещё долго говорила, рассказывала Сергею Петровичу о том, что приказ о её увольнении даже чуть было не подписал Ласточкин, пересказывала Сергею Петровичу все сплетни о нём и о Любе, говорила, что «празднует победу над своими тайными недоброжелателями», которые «теперь посрамлены». Под конец Сергею Петровичу досталось от Лилечки и за побег из школы, и за то, что он простудился ночью в школьной мастерской.

Позже, когда Сергей Петрович стал выздоравливать, он узнал подробности чудесного Любиного воскресения из мёртвых: санитары, пришедшие в морг, нашли Любу живой, она дрожала всем своим большим телом, и спокойными ласковыми глазами встретила пришедших; она не была испугана и даже не простудилась, а в тот же самый день сбежала из больницы домой не только вполне здоровой, но и отчего-то даже как бы радостной.

15

В первый же день, когда Сергей Петрович после своей болезни вернулся в школу, Люба пришла к нему в мастерскую.

– Здравствуйте, Сергей Петрович! – громко сказала Люба и улыбнулась ему какой-то особенной, счастливой улыбкой.

– Здравствуй, Люба…

– Простите меня, Сергей Петрович!

– За что, Люба, я тебя должен извинить? – Сергей Петрович хмурился, прятал глаза, старясь показать Любе, что ему сейчас не хочется с ней говорить.

– Я люблю вас, Сергей Петрович, а когда любишь, нужно меняться, нужно трудиться менять себя и внешне, и внутренне, – Люба продолжала улыбаться. – Вы думаете, мне легко было тогда сказать вам, что я вас люблю? Сергей Петрович, когда я лежала в реанимации, я очень много думала. И поняла, что вы никогда не полюбите меня. И поэтому я умерла. Вот за это я и прошу меня простить…

– Как умерла? Как же умерла? – улыбнулся в свою очередь Сергей Петрович, уже не отрываясь, глядя на Любу. – Ты же тут, живая…

– Нет, нет, я умерла. Я на самом деле умерла. А это уже не я. Это совсем другой человек. Это другая Любовь Довостребования. Разве вы не видите? А та, что была, та умерла. Она умерла, потому что не верила, что вы сможете полюбить её, а я знаю, что вы можете полюбить меня. Вот увидите, Сергей Петрович, я ещё заслужу вашу любовь!

Теперь Люба каждый день приходила в мастерскую к Сергею Петровичу, говорила ему о своей любви и даже приглашала его к себе домой. По её словам, выходило, что отец её всегда был в командировке, а мать всегда работала в ночную смену в больнице.

– Вы не бойтесь, – говорила Люба, – мама всё знает, она понимает меня. Моя мама говорит, что если любишь человека, то нужно делать для него много хорошего. Хотите, Сергей Петрович, я вам рубашку постираю или носки заштопаю? А хотите, я вам борщ сварю?

Сергей Петрович отмалчивался, каждый раз надеясь, что разговор без его ответов закончится быстрее, но каждый раз оказывалось, что о своей любви к нему Люба могла говорить и без его ответов.

Люба приносила в мастерскую пирожки собственного приготовления. Сергей Петрович съедал их прямо у Любы на глазах, чтобы только поскорее от неё отделаться. А однажды Люба после уроков даже притащила в сумке в мастерскую целый обед: стеклянную банку с борщом, алюминиевую кастрюлю с картофельным пюре и котлетами.

– Сергей Петрович, я ведь знаю, что мужчины любят за обедом пить водку… – сказала Люба и поставила на верстак запотевшую бутылку.

Увидев водку, Сергей Петрович не выдержал: он раскричался и вытолкал Любу из мастерской вместе с её обедом и водкой, но потом успокоился, зазвал назад в мастерскую рыдавшую в школьном дворе на морозе Любу, и взял с неё слово, что «она отныне, когда будет встречать его в школе, не будет больше так по-идиотски улыбаться ему», а потом, даже как-то неожиданно для самого себя, покорно всё съел – и простывшие на морозе борщ, и пюре, и котлеты, и даже выпил водки, стараясь не поднимать своих глаз на Любу, чтобы не наткнуться на её ласковые заплаканные глаза.

Люба так долго, может быть, даже целую неделю, не приглашала его к себе домой, что Сергей Петрович решил, что большее зло – её дом – уже миновало его, а с меньшим и довольно-таки приятным злом – ежедневными Любочкиными обедами – можно и примириться. Главное, чтобы об этих обедах никто в школе не узнал.