Бедность, или Две девушки из богемы

Измученная покупателями, более чем своими многочисленными

детьми, сумками и накладными, ограждаемая стойкой девушка вяло, 64

привычно отбивалась. Костя сверкал и острил, Сережа топтался на

месте. Он знал таких персонажей, как Костя (взять бесхитростное

хамство Семена с посторонними), но часто с трудом мог решить, раз-

любить их навсегда или раз за разом возвращаться к ним. «Это может

быть кто угодно», — рассуждал Ненашев. В цепи его разговорчивых

друзей возникали пробелы, которые он был не в силах заполнить.

— Мы окружены быдлом, и ничего с этим не поделаешь, —

сказал Костя, выходя из ларька. — Что она видела, эта женщина?

Немытую посуду, скотские ласки. Я намекал ей, что в мире есть

нечто большее. Но утонченная чувственность ей неизвестна.

— Женщины — высшие существа, — возразил Сережа.

— Безусловно, Сергей Сергеевич. Но ведь есть и похоть!

— Но ведь есть и преклонение!

— Есть преклонение. А эти стервы каждый год переклеивают

обои, примеряют духи и трусы, и смеются. То есть над нами сме-

ются. Стоит им почувствовать свою власть, как они немедленно

начинают презирать наше преклонение. Им только и нужен повод, чтобы сделать нам больно, наколоть на свою булавку. И оп! — ты

дохлый, но с красивыми крыльями! Они коллекционируют наше

невоплощенное.

У Сережи, уже готовому к долгому ответному монологу, за-

дребезжал пейджер. Это был Семен:

— Ненашев, Женя со мной. Сейчас же двигай в Дом Актера.

Хочет тебя видеть. Есть разговор.

— Прости, — Сережа пожал Косте руку. — Я сегодня не могу…

В другой раз.

БУДНИ КОКО ШАНЕЛЬ

Ненашев всегда входил в Дом Актера, как ковбой в салун. Он

мгновенно оценивал обстановку. Вот между столиков вьется худож-

ник Морошкин, знакомый нам по первым главам романа. За стойкой

сама Галя. За одним из дальних — действительно Семен и Женя, а

напротив дизайнер Иванов.

65

Здесь были старые актрисы, вспоминающие свои роли, о которых, кроме них, уже никто не помнил, пидор — театральный критик. Вот

эта группа молодых людей — бывшие актеры ТЮЗа, отчисленные

из труппы за систематическое пьянство и прожигающие свою жизнь.

Актриса музыкального театра: большая голова и такие крупные черты

лица, что, кажется, в нем есть что-то нечеловеческое, инопланетное.

Пока что Сережа присел за стойку и мигнул Гале. Она тут же

набуравила ему кружку темного пива и подарила улыбку, неулови-

мую, но говорящую сразу обо всем — из тех грустно-заманчивых

улыбок, которые дарят только бывшим.

Сосед Жени и Семена по столику Иванов вел образ жизни стран-

ный, если не сказать больше. Он очень высоко ставился в городе как

мастер своего дела и имел массу заказов. Набрав под завязку этих

самых заказов, Иванов на несколько недель уходил в отшельники, не отрывался от монитора, а потом собирал урожай долларов. Это

были внушительные суммы.

Далее начинались странности…

Собрав дань, Иванов тут же закатывал банкет в честь своих

друзей в каком-нибудь помпезном ресторане. На банкете он был

ослепителен: сорил деньгами, изящно острил, заказывал самые

дорогие блюда, женщины млели от одного его вида — одет он был

с иголочки. После пары таких банкетов следы Иванова начинали

теряться в тумане. Кончалось обыкновенно тем, что его видели в

какой-нибудь «Рюмочной», где он опухший, неузнаваемый, запле-

тающимся языком клянчил у посетителей — таких же точно синих

личностей — рубль или два на том основании, что трубы горят.

Но и это не всё. Через некоторое время на полностью опустив-

шегося Иванова, греющего за пазухой последнюю бутылку спирта, вдруг снисходило просветление. Он возвращался домой, где всё

это время не появлялся, звонил в дверь пожилой соседке напротив

и молча протягивал ей ключ. Говорить он уже не мог. Но соседка и

так знала, что от нее требуется. Иванов вваливался в свою квартиру, падал плашмя, и соседка запирала его. Через пару дней с опаской

заглядывала: жив ли, приносила котлеты.

Дизайнер начинал их пощипывать. Потом к нему постепенно

возвращались вкус, запах. Он даже подходил к телефону. Оконча-

66

тельно придя в себя, Иванов брился, бриолинился, снова набирал

заказы и погружался в работу. Этот круговорот длился уже много

лет, и все к нему привыкли.

В этот день в Доме Актера Иванов как раз находился в самой

что ни на есть срединной стадии запоя. Его образ словно двоился.

То в этом человеке проступал прежний красавец и умница, то вдруг

тот самый бомж, мимо которого прохожие проходили, отворачиваясь

и стараясь не дышать.

СБИТ, НО ГОРИТ ТОЛЬКО ХВОСТ

Дизайнер обратился к Семену, который все время искал глазами

Ненашева и пока не находил. Женю же интересовало всё, кроме

Сережи, который до смерти замучил ее своими непрерывными и

занудными речами обо всем на свете.

— Выпьем с горя? — спросил Иванов еще в образе аристокра-

тическом.

— А что, есть повод?

— Есть. Я свою экзистенцию потерял. Шел по улице и потерял.

На это же указывало и то, что он всё время искал на своей шее

галстук, уже где-то забытый.

— На какой именно улице?

— Допустим, на Большой. Споткнувшись. Но вы зря скептически

относитесь к экзистенциализму, — это слово, казалось бы, уже над-