Беатриче кота Брамбиллы

Оглядевшись, он медленно пополз по жердям к носу. Там спало еще несколько персов. Между ними лежал и тот молодой амбал[3], что так весело смеялся, скаля свои белые зубы.

Он был совсем безусый мальчик — стройный и красивый, как бронзовое изваяние Аполлона, но уже носил тяжелые тюки с парохода на пристань и обратно.

Сегодня он насмешил всех нас. Когда мы таскали хлопок в Бендер-Гязе под адскими лучами солнца, одному амбалу сделалось дурно и он упал под тяжестью тюка. Это был пожилой перс, умудренный годами, и борода его была выкрашена сурьмой. Смешно было смотреть на него, как он лежал — бледный — на песке. Тогда к нему подбежал тот молодой безусый перс, повязал ему лоб платком так, как повязывают себе женщины чадру; потом захлопал в ладоши и, прыгая вокруг, кричал:

— Вот какая красивая ханум!

И нам всем показалось это очень забавным, мы много смеялись. А после пожилой перс оправился и снова забегал с ношей с пристани на киржим и обратно.

Мы ели на ходу чуреки, кричали, шутили и делали свое дело.

Вечером все легли спать.

Мне не спалось, потому что с непривычки я слишком переутомился, а потому Я все видел.

Перс осторожно полз к носу. Туда как раз падал лунный свет, и я узнал в ползущем того пожилого амбала, которому сегодня днем было дурно.

Достигнув спящих, он остановился, потом приподнялся и разом упал плашмя на пол. Трудно было различить, что он делает, но видно было, как он работал руками.

У меня сжалось сердце, но я не шевелился, я даже не крикнул.

Затем перс опять встал. В руках у него было что-то большое и темное. Это был человек, — он старался вырваться, но почему-то молчал.

Тогда перс дотащил его до борта, сбросил на жерди, стал на его грудь коленом и, обмотав ему голову длинным кушаком, который носят амбалы вокруг бедер, привязал к другому концу кушака лот и бросил все в море.

Я слышал, как слабо всплеснула вода у борта…

Мы шли быстро и за нами оставалась чистая, искрящаяся дорога.

Море по-прежнему было пустынным. На востоке белела заря.

Перс пошел обратно к своей циновке, вынул оттуда коврик, разложил его на жердях, сел на корточки и начал громко молиться.

Голос его звучал ровно, торжественно и спокойно…

Я продолжал лежать, не меняя положения, не сводя с него глаз…

ПОД НЕБОМ {8}

Глава 1. Водяной

Под бледной улыбкой утра река проснулась, вздрогнула, точно в ознобе после крепкого сна, широко открыла голубые глаза свои и моргнула небу. И теперь, разметав руки, закинув назад голову, плывет на спине, задевая обидчивые камыши, лаская густой бобрик травы, шурша суетливыми песчинками.

Ползут навстречу росистые деревни, хмурые, не выспавшиеся леса, всю ночь стерегущие кого-то.

Висят разорванные ткани, — белая фата стелется на груди вздыхающей земли — ждет солнца.

А оно, горящее рубинами, уже близко…

Иду по узкой тропинке вниз, к камышам, балансирую с ведром и удочкой в руках. Темный след идет за мной, и росятся ноги. Потом сажусь на кусок парной, красной глины, вонзаю крючок в червяка. Он вьется и скользит между пальцами — хочет жить, но неотвратимо идет к нему смерть, и он замирает, беспомощно виснет и падает в холодную воду.

Четко маячит над омутом поплавок. Я сижу съежившись, вздрагиваю, полный еще сонных видений, в мире когда-то бывшего в сказке грядущего. Вижу еще не пронзенные иглами солнца жуткие глуби и там свое отражение — такое же изменчивое, как и во сне, с таинственным, незнакомым лицом, быть может, когда-то бывшим, когда-то претворившимся в действительность.

Как будто пробуждается во мне новое начало, новыми хотениями, новыми порывами, и радостно-жутко предчувствовать зарождающийся день воскресения — радужный, солнечный день.

Дрожит свежесть под взмахами молодого ветра, шуршат камыши, шепчется вода с песком, лоснится жирными бликами земля.

Поплавок оживает странными, таинственными движениями, точно непонятное существо в страхе предчувствия. Делает несколько порывистых скачков вверх и вглубь, потом совсем уходит ко дну.

Я знаю, что на крючке рыба, знаю, что эта рыба — линь, но не подрезываю ее, а пристально слежу за поплавком, весь уйдя в загадочную жизнь неживого.

И опять воскресает во мне молитвенная радость живоносности утра, дающего силы и движение, остроту желаний, блеск мысли.

Уже странная фосфорически-изумрудная рыба бьется на берегу, широко моргая красными, круглыми глазами, уже поплавок моей удочки снова ожил на стекле реки, но во мне совсем угас охотник, мне не нужна добыча, не нужна смерть с ее вздрагиванием и судорогами.

Я свертываю лесу, возвращаю к жизни пойманного линя и торопливо раздеваюсь.

Я хочу дышать всем телом, хочу войти в воду, двигать руками и ногами, чувствовать под собой упругий песок, приобщиться к таинственной жизни реки.

Она приняла меня к себе, овеяла холодом молодости, стала гладить спину и грудь, сдернула с глаз моих пелену сна и ночи.

Раздвигаю ломкий камыш, отдуваясь, сжимаю и разжимаю мускулы.

Выше ползет царь-солнце.

Блеклыми тенями уходят последние мысли о ночи, тают лунные слезы-росы, дышат травы землей и лучами.